Глава 3

— И что ты ей ответил? — спросила Марго.
— Пока ничего. Я сказал, что подумаю.
— Мне кажется, тебе стоит попробовать.
— Ты считаешь?
— А почему бы и нет? Тебе предоставляется прекрасная возможность вырваться, наконец, из своего бара, не играть больше для этих пьяных ослов...
— Постой, никто не предлагал мне другую работу. Всего один концерт.
— Где один, там и второй, и третий. Твоя новая подружка, как я поняла, известная персона, она — твой шанс, и его нельзя упускать. В крайнем случае, ты ведь ничего не теряешь, не правда ли?
— Верно, не теряю.
— Вот видишь.
— Не думал, что ты одобришь такую авантюру.
— Какая же это авантюра? Это было бы авантюрой, если бы ты в жизни не видел фортепиано. Да и почему я должна быть против? — Марго пожала плечами. — Я всегда знала, что ты у нас жутко талантливый, — она улыбнулась, — и я в тебя верю. Ты должен попробовать. Тебе ведь хочется? Хочется, не так ли? Ну, сознайся!
Да, мне хотелось. Но, работая в ресторане, я порядком подрастерял квалификацию серьёзного музыканта, каким в своё время меня выпускали из стен консерватории. Именно это и пугало меня, заставляло сомневаться в собственных силах. Я отнюдь не разделял уверенности Марго в том, что я гений. Да даже гению было бы тяжело за два месяца (а концерт намечался через два месяца) восстановить нужную форму. Марго высказала предположение, что София явно слукавила, сказав, что совершенно случайно заглянула в ресторан, она, дескать, специально пришла предложить мне совместный концерт, очарованная моей игрой. Мне, конечно, было приятно, что Марго настолько верит в меня, но воспринимать всерьёз её лестные предположения не было никаких оснований. Однако моё самолюбие тоже не дремало, тщеславие боролось во мне с чувством неуверенности в собственных силах. Несколько ночей подряд я не написал ни строчки: соблазнительное предложение Софии не выходило у меня из головы. Теперь я понимал Адама, что принял из рук прародительницы Евы запретный плод и ел его.
А Марго каждый день продолжала гнуть свою линию — я должен попробовать. В принципе, она была права — я ничего не терял. Только была одна опасность. Разочароваться в себе.

Как-то раз я встретил своего старого приятеля Германа и, припомнив, что Герман когда-то работал художником в оперном театре, я спросил его, знает ли он Софию.
— Конечно знаю, — ответил он. — Кто же её не знает! Лучшая Кармен в нашем театре, божественный голос! А почему ты спрашиваешь? Она что, твоя знакомая?
— В некотором роде.
Я рассказал Герману, как мы познакомились.
— Ага! Она произвела на тебя впечатление! — засмеялся Герман. — Мой тебе совет: держись подальше от этих примадонн.
— Почему?
— Все они актёры, а актёры, как известно, в большей степени лицемеры, нежели лицедеи. Да к тому же, мне кажется, у них с головой не всё в порядке, они не понимают, где сцена, а где настоящая жизнь, им везде мерещится свет рампы.
— Но мне показалось....
— Что тебе показалось? Гордая, печальная, загадочная?! Ты просто хотел увидеть её такой, а она лишь умело тебе подыграла. Согласись, нельзя считать человека культурным только потому, что он сортир называет уборной.
— Но нельзя же грести всех под одну гребёнку!
— Все они одинаковые, поверь мне. Насмотрелся я на этих знаменитостей, никогда не угадаешь, что у них на уме. Цветок может быть сказочно красивым, даже если корень ядовит, как мышьяк. Но ведь мы видим только цветок. А что говорил классик? Классик говорил: «Зри в корень!».
— Убийственное резюме, — заметил я. — Ты становишься философом. Не рано ли?
— Быть философом никогда не рано, — сказал Герман. — И что эта дамочка так запала тебе в душу? Она тебя, случаем, не соблазняла? — спросил он шутливо.
— Марго тоже говорила нечто подобное, — сказал я.
— Значит, в моих словах есть доля правды.
Причин не доверять Герману у меня не было, но за годы нашего знакомства я вдоль и поперёк изучил его характер. Был у него один крепкий недостаток — твердолобая, непрошибаемая категоричность. Герман тяжело сходился с людьми: он всегда требовал от них большего, чем они могли дать. Если, например, при первом знакомстве с человеком он обнаруживал, что собеседник не отличает Рембрандта от Босха, ему становилось скучно и неинтересно, и, как правило, такое знакомство не имело продолжения. С Марго они постоянно спорили, и это были достойные противники в плане упрямства, однако, надо отдать им должное, до ссор дело никогда не доходило: у обоих хватало ума и такта не допускать этого. Хотя, я думаю, если бы Марго не была моей женой, а Герман — моим другом, они давно бы разругались в пух и прах.
Через пару дней Герман позвонил мне домой.
— До меня тут дошли некоторые слухи о твоей Софии, — сказал он, — я и подумал: вдруг ты заинтересуешься.
— Какие слухи?
— Поговаривают, она уходит со сцены.
— Как это — уходит?!
— А так. Через пару месяцев планирует прощальный концерт. Поэтому, если хочешь послушать её в последний раз, не пропусти.
— Да... я уже слышал о концерте, только не знал, что он последний...

* * * * *
Наступил сентябрь, но в воздухе почему-то пахло весной. Листва на тополях начинала менять свой цвет, а небо в тот день разразилось тёплым проливным дождём, как бы оплакивая ушедшее лето. Накануне я, наконец, завершил рассказ об урагане, над которым бился последние пару недель, поэтому даже дождь не мог испортить моего приподнятого настроения. Впрочем, дождь лил только до полудня, а затем он уступил место пусть уже не по-летнему, но всё же пока тёплому солнцу.
Мы договорились встретиться на набережной в два часа дня, но я пришёл на полчаса раньше. Однако София уже ждала меня. Ещё издали я приметил её одинокую фигуру, стройную, но, как мне показалось, несколько усталую. София стояла возле парапета, одетая в лёгкое осеннее пальто, и смотрела на воду. Она обернулась, услышав звук моих приближающихся шагов.
— Вы пришли раньше назначенного часа.
— Вы тоже, — заметил я.
— Я хотела посмотреть на воду. Я люблю смотреть на воду. А вы?
— Не особенно.
После дождя вода в реке была мутной и имела угрожающе-чёрный оттенок.
— Хорошо, что дождь кончился, — сказал я.
— Вы не любите, когда идёт дождь? — спросила она.
— Терпеть не могу.
— А я люблю дождь, — сказала она. — Сегодня я перечитывала «Кошку под дождём».
— Вам нравится Хемингуэй? — спросил я.
— Да, хотя все утверждают, что это сугубо мужская проза. Теперь никто не понимает Хемингуэя. Хемингуэй умер, потому что его никто не понимает. Грустно, не правда ли?
— У каждого поколения свои интересы, с этим ничего не поделаешь, — сказал я.
— Всё равно грустно.
Мы медленно шли по пустынной набережной, обходя накопившиеся за полдня лужи, в которых плавали сорванные ветром тополиные листья.
— Ну и как? Вы подумали над моим предложением? — спросила София.
— Я много размышлял над ним, — ответил я, — но у меня возникло к вам несколько вопросов.
Я рассказал ей о своих сомнениях. София внимательно выслушала меня.
— Я понимаю и уважаю ваши сомнения, — сказала она серьёзно. — Они говорят о том, что вы человек ответственный. Но нельзя же всегда всё анализировать! Подчинитесь зову сердца! Вы хотите знать, почему я выбрала именно вас, но я не могу ответить на этот вопрос, потому что сама не знаю ответа. Я привыкла подчиняться первому движению души, хотя сотни раз обжигалась на этом, но такова моя природа, и я ничего не могу, да и не хочу, поделать с собой. Я так живу, для меня это нормально. Вы можете считать меня легкомысленной, но ещё Бальзак утверждал, что потерять легкомыслие — значит постареть. Вы можете не доверять мне — ваше право, но помните, что не верить людям — значит не верить и себе. Наконец, вы можете отклонить моё предложение, но где гарантия, что когда-нибудь вы не пожалеете о своём выборе? Я не буду давать вам советы, а выводы делайте сами, если, конечно, есть смысл их делать. Я ни к чему вас не обязываю, я всего лишь прошу, прошу помочь мне, — София сделала паузу, глядя мне прямо в глаза, в её взгляде играла усмешка, добрая и озорная. — А теперь скажите «да». Или скажите «нет».

На следующий день Марго совершила подвиг — приготовила кролика, тушёного с копчёной грудинкой. И всё только потому, что я пригласил в гости Софию. Я подумал, что стоит почаще приглашать кого-нибудь в гости.
София пришла около полудня, и я представил их с Марго друг другу. Вообще Марго не очень-то жаловала гостей, но мне почему-то казалось, что с Софией они должны поладить, несмотря на то, что более разных людей разыскать было невозможно. Мы поговорили о погоде, о всякой другой чепухе, а потом Марго позвала всех обедать. Я открыл бутылку вина, и мы выпили за знакомство.
— Хорошее вино, — сказала София.
Вино было так себе, но бывало и хуже.
— Давно я не ходила в гости, — продолжала София. — Иногда так надоедает сидеть дома, а подумаешь — пойти-то всё равно некуда.
— У вас нет друзей? — спросила Марго.
— Друзья?.. были когда-то и друзья, теперь — так... знакомые. В молодости у всех полно друзей, но со временем... у всех дела, всем некогда. Ещё хорошо, если дружба заканчивается без неприятных последствий, без обид, без зависти....
— А у вас есть семья? — спросила Марго.
— Сын, но он не живёт со мной. Я одна. Семью мне заменяет работа. Но зато мне нравится моя работа.
— А я слышала, вы уходите из театра.
— Вот как? Слышали? — удивилась София.
— Да, ходят такие слухи, — сказал я.
— Понятно... Да, я действительно ухожу из театра. Я уже слишком стара для своих ролей. Согласитесь, тяжело, да и глупо, изображать страсти молодости, когда тебе пятьдесят. Я своё уже отыграла. Говорят, нужно уметь вовремя остановиться. Для артиста это важно.
— И чем вы теперь станете заниматься? Ведь вам ещё рано на пенсию? — спросила Марго.
— Буду преподавать, — ответила София. — Я думаю, на кафедре от меня будет больше пользы, чем на сцене.
— Наверное, вы правы, — сказала Марго, — я ничего не понимаю в оперной музыке.
— О! В ней нет ничего сложного, просто нужно научиться её чувствовать.
— Она кажется мне скучной, — сказала Марго. — Мне, конечно, нечем гордиться, но меня клонит в сон от оперной музыки: она, я думаю, недоступна простому человеку.
— Вы заблуждаетесь, — улыбнулась София, — очень сильно заблуждаетесь, поверьте.
— Может быть, но это моя точка зрения, — упрямо сказала Марго, она умела быть излишне упрямой, когда того абсолютно не требовалось.
— Извините за нескромность, а где вы работаете? — спросила София, меняя тему разговора.
— В библиотеке. Я библиотекарь, — ответила Марго.
— О! Вы любите литературу? — оживилась София.
— В последнее время не особенно. Все пишут об одном и том же, потому что обо всём уже давно написано. Скучно читать об одном и том же.
— Вы попали в точку, — согласилась с Марго София, — именно поэтому я чаще перечитываю знакомые и полюбившиеся произведения, чем читаю новые.
Марго ничего не ответила. Я знал, что она никогда ничего не перечитывает. Разговор опять зашёл в тупик, я чувствовал себя несколько смущённо и неловко: женщины явно говорили на разных языках, и я никак не мог придумать темы для беседы, которая была бы им обоим интересна.
— Очень вкусный кролик, — между тем сказала София, обращаясь к Марго, — вашему мужу повезло: вы прекрасно готовите.
Мы с Марго переглянулись и засмеялись.
— Я сказала что-то смешное? — спросила София.
— Нет, что вы! Не обижайтесь, пожалуйста, — заверила её Марго. — Я рада, что вы оценили мои кулинарные способности... Просто я очень редко готовлю.
— А-а-а... ясно.
— Я всегда могу поесть на работе, — сказал я, — поэтому Маргарите незачем готовить обеды.
— Тогда получается, что вам повезло с мужем, — сказала София Марго. Марго поджала губы.
После обеда София показала мне ноты, которые она принесла с собой. Там было несколько популярных арий из «Кармен», «Трубадура», «Итальянки в Алжире» и «Самсона и Далилы», а также вокальный цикл Свиридова «Отчалившая Русь» на стихи Есенина.
— Арии я хочу исполнить в первом отделении концерта, а Свиридов будет во втором, — сказала София.
Она показала где, что и как привыкла петь, и я сделал карандашом пометки в нотах, чтобы ничего не забыть. Марго сидела в кресле и молча смотрела, как мы работаем. Когда мы проштудировали весь нотный материал, я пребывал в тихом шоке.
— Если мы будем регулярно заниматься, вы справитесь, — успокоила меня София на прощание. — У вас огромный творческий потенциал.
— Ну, как она тебе? — спросил я Марго, когда София ушла.
— Даже не знаю, — задумчиво сказала Марго. — Мне кажется, она какая-то ненастоящая. У неё в голове одна музыка.
— Это её жизнь, — возразил я.
— Я и говорю, ненастоящая она, — повторила Марго.