Анжела Картер «Невеста Тигра»

     Мой отец проиграл меня Зверю в карты.
     Путешественников с Севера поражает некое безумие, когда они приезжают в чудесные земли, где растут лимонные деревья. Мы прибыли из холодных краёв — там, дома, мы привыкли бороться с природой, а здесь — ах! — здесь вам кажется, что вы попали в райские кущи, где лев может запросто лежать бок о бок с ягнёнком. Здесь всё цветёт, жестокий ветер не тревожит сладострастия, которым пронизан воздух. Солнце одаривает вас фруктами. И смертельная, чувственная летаргия ласкового Юга наполняет голодный разум, который, почти онемев, шепчет: «Роскоши! Ещё роскоши!»
     ...А потом выпал снег, от него никуда не скрыться. Снег последовал за нами из России — мчался вслед за нашим экипажем — и в этом тёмном, унылом городе, наконец, настиг нас, залепив окна; снег насмехался над отцовскими надеждами на непрерывное наслаждение, когда отец, со вздувшимися на лбу пульсирующими венами, тасовал трясущимися руками дьявольские картинки.
     Свечи роняли горячие едкие капли на мои обнажённые плечи. Я смотрела, как отец, подхлёстываемый отчаяньем и разгорячённый огненной водой, называемой здесь «граппа», расстаётся с остатками моего наследства, и я была полна тем яростным цинизмом, свойственным женщинам, которых обстоятельства заставляют лишь молчаливо наблюдать за безрассудством. Когда мы покидали Россию, мы владели плодородными землями, голубыми лесами, в которых водились медведи и дикие кабаны, у нас были крепостные крестьяне, поля и фермы, и мои любимые лошади, и белые ночи прохладного лета, и фейерверки северного сияния. Как, должно быть, всё это тяготило отца — сейчас он с хохотом и ликованием разорял себя, проигрывая Зверю всё, что имеет.
     Каждый, кто приезжает в этот город, должен сыграть с grande seigneur. Таких немного. Нас никто не предупредил об этом, когда мы были в Милане. Но даже если нас и предупредили, мы ничего не поняли — то ли из-за моего убогого итальянского, то ли из-за местного диалекта, который ставил меня в тупик. Честно говоря, я сама одобрила нашу зимнюю поездку в этот далёкий провинциальный городок, что вышел из моды пару сотен лет назад, поскольку он не мог похвастать — вот она, ирония судьбы! — ни одним казино. Я и не предполагала, что платой за пребывание здесь станет игра с Милордом.
     Был поздний час. Холодная сырость этого места проникала в камни, просачивалась сквозь кожу, впитывалась лёгкими; она дрожью прокралась в нашу гостиную, куда прибыл Милорд, чтобы поиграть в столь необходимом для него уединении. Ну кто бы мог воспротивиться приглашению, которое принёс в наше жилище его слуга? Только не мой распутный отец! В зеркале над столом я видела его безумие и моё бесстрастие, тающие свечи и початые бутылки, взмывающие и падающие цветные волны карт и неподвижную маску, скрывающую лицо Зверя — лишь жёлтые глаза смотрели то на меня, то на веер карт в его руке.
     «La Bestia!» — сказала наша хозяйка, осторожно держа пальцами конверт с огромный гербом, изображающим стоящего на задних лапах тигра. Было непонятно, испугалась она или удивилась. Я, к сожалению, не могла спросить, почему хозяина города называют La Bestia (возможно, это как-то связано с геральдическим символом?), поскольку она говорила на каком-то водянисто-хриплом местном диалекте, из звуков которого я не могла вычленить ни единого слова, за исключением того момента, когда при знакомстве со мной она произнесла: «Che bella!».
     Едва научившись ходить, я уже была красоткой: чудесные каштановые локоны, розовые щёчки. Я родилась на Рождество, и моя няня-англичанка звала меня «Рождественской розой». Крестьяне, завидев меня, говорили: «Вылитая мать!» и осеняли себя крестом, отдавая дань умершей. Моя мать цвела не долго: выданная замуж за бестолкового отпрыска русского дворянства, игрока и любителя женщин, склонного к истерическим покаяниям, — она вскоре умерла, не сумев выдержать такого образа жизни.
     Только ступив на порог, Зверь подарил мне розу, вынув её из петлицы своего безупречного, хотя и вышедшего из моды чёрного плаща, с которого слуга стряхивал снег. И в то время, как мой отец величественно, шаг за шагом, приближался к катастрофе, мои нервные пальцы, лепесток за лепестком, терзали белую розу, кажущуюся такой нереальной в это время года.
     Местность здесь унылая, не располагающая к любованию красотами природы, а скорее наоборот, заставляющая замкнуться в себе: блеклый, пасмурный пейзаж, угрюмая река, источающая туманы, куцые, низкорослые ивы. И зловещий город: мрачная главная площадь, которая идеально подошла бы для публичных казней, и нависшая над площадью недобрая тень похожей на сарай церкви. Осужденных на смерть здесь вешали в клетках на городской стене; местным жителям свойственна жестокость, у них близко посаженные глаза и тонкие губы. Скудная еда: макароны с оливковым маслом, варёная говядина под соусом из горьких трав. Вокруг гробовая тишина. Люди ёжатся от холода, пряча лица. И они беспрестанно лгут — здесь все мошенники, начиная с владельцев гостиниц и заканчивая извозчиками. О, Господи, как они нас обирали!
     Предательский Юг: казалось бы, здесь не бывает зимы, но не стоит забывать, что зима следует за вами.
     Дурманящий запах, исходящий от Милорда, всё больше и больше раздражал меня — комната была слишком тесной для такого сильного аромата багряной виверры. Он, должно быть, в буквальном смысле купается в благовониях и пропитывает духами свои сорочки и нижнее бельё. Каков же тогда его настоящий запах, скрываемый за плотной стеной едких ароматов?
     Я никогда не видела человека столь большого и в то же время столь же невыразительного, несмотря на изящную элегантность Зверя, одетого в старомодный фрак, который, судя по виду, был приобретён в те далёкие времена, когда Зверь ещё не предался добровольному уединению; ему нет дела до современных веяний моды. Грубая неуклюжесть чувствуется в его нескладной гигантской фигуре, окружённой странной аурой сдержанности — создаётся ощущение, будто он находится в постоянном состоянии борьбы с самим собой, стараясь сохранить вертикальное положение, хотя для него было бы комфортнее ходить на всех четырёх. Он отвергает наши бесплодные человеческие стремления к богоподобию; лишь издали Зверь кажется похожим на других людей, хотя и носит маску с нарисованным на ней красивым человеческим лицом. О, да, красивым лицом! Но слишком уж черты этого лица правильны и симметричны, чтобы оно было по-настоящему человеческим: одна половина маски является зеркальным отражением другой половины, отражением чересчур совершенным и нереальным. Зверь также носит парик — искусственные волосы, стянутые лентой на затылке, — такие парики можно увидеть на старинных портретах. Шею скрывает широкий строгий шёлковый галстук, заколотый жемчужной булавкой. А белые лайковые перчатки, огромные и нелепые, кажется, едва прикрывают руки.
     Он словно балаганная марионетка, сделанная из папье-маше и картона. Но в картах ему нет равных.
     Когда он склоняется над картами, его голос из-под маски подобен звукам эха. К тому же он сильно заикается, и только лакей понимает и переводит его речь, как будто хозяин — лишь нескладная кукла, а сам лакей — чревовещатель.
     Фитиль упал в растопленный воск, свечи таяли. К этому времени моя роза уже лишилась всех лепестков, и отец тоже был оставлен ни с чем.
     — Кроме девушки.
     Азартные игры — это болезнь. Отец говорил, что любит меня, однако это не помешало ему поставить дочь на карту. Он развернул карты веером; в зеркале я видела дикую надежду, вспыхнувшую в его глазах. Ворот его сорочки был расстёгнут, всклоченные волосы торчали в разные стороны — несчастный человек, опустившийся на самое дно распутства. От старых стен повеяло сквозняком, и мне стало так холодно, как не бывало даже в России, где такие морозные ночи.
     Дама, король, туз. Я видела их в зеркале. О, я знала, отец думает, что не может проиграть меня; более того, он уверен, что вместе со мной вернёт всё проигранное ранее — все растраченные семейные богатства, причём одним махом. А в придачу ещё выиграет загородный дом Зверя, и его огромные доходы, и земли около реки, и его ренту, и его сундук с сокровищами, и полотна Мантеньи и Джулио Романо, и солонки работы Челлини, и его титулы... и вообще, весь этот город.
     О, да, отец оценил меня не меньше, чем в королевское состояние. Но и не больше, чем в королевское состояние.
     В гостиной царил адский холод. И мне, уроженке сурового Севера, казалось, что на карту поставлена не моя плоть, а душа моего отца.
     Отец, конечно, верил в чудеса — а кто из игроков в них не верит? И разве не в погоне за подобным чудом мы приехали сюда из России, страны падающих звёзд?
     Итак, всё или ничего.
     Зверь издал какой-то неопределённый звук и выложил три оставшихся туза.
     И тут же невозмутимые слуги плавно, словно на колёсах, заскользили по комнате, гася свечи одну за другой. Глядя на них, и не подумаешь, будто здесь что-то произошло. Они зевали с едва заметным недовольством — было почти утро, мы не дали им поспать. Лакей принёс Зверю плащ. Все готовились к отъезду, а мой отец сидел, уставившись на предательские карты, разложенные на столе.
     Лакей уведомил меня, что заедет за мной и моими вещами завтра в десять и отвезёт в палаццо к хозяину. Capisco?* Я пребывала в таком шоке, что едва ли мне было capisco, но он терпеливо повторил инструкции. Это был худой, юркий человечек со странной прыгающей походкой, его косолапые ноги были обуты в смешные остроконечные туфли.
     Совсем недавно лицо моего отца пылало от возбуждения, теперь же оно стало белее снега, залепившего окна. В глазах его стояли слёзы; казалось, ещё чуть-чуть, и он разрыдается.
     — Как глупец-индиец, — сказал он (у него была слабость к красивым словам), — я отбросил жемчужину, дороже всех сокровищ его страны...** Я потерял мою жемчужину, мою бесценную жемчужину.
     В этот момент Зверь внезапно издал чудовищный рёв — смесь раздражения и рыка. Свечи вздрогнули. Лакей, этот чопорный лицемер, с невозмутимым видом незамедлительно перевёл:
     — Хозяин говорит: если вы так легкомысленно относитесь к своим сокровищам, будьте готовы расстаться с ними.
     Он отвесил нам поклон и наградил улыбкой, которую нам не мог предложить его хозяин. И они удалились.

 

    Я смотрела на падающие снежинки, пока, перед самым рассветом, снег не перестал. Наступило утро, холодное и сверкающее, как лезвие клинка.
     Шикарная старинная карета, которую прислал за мной Зверь, была черна, как катафалк. Чёрный мерин, запряжённый в карету, с силой выдувал пар из ноздрей и топтал копытами снег с буйной неукротимой энергией — однако, подумала я, не весь мир, подобно мне, закован в лёд. Я всегда соглашалась с мнением Гулливера, что лошади лучше, чем мы, люди, и в тот день, если бы представилась возможность, я бы с радостью уехала с ним в страну лошадей.
     Лакей в изящной чёрной ливрее, расшитой золотом, восседал на козлах, сжимая в руке — ну надо же! — букет проклятых хозяйских белых роз, будто цветы могли скрасить моё унижение. Он с неожиданной проворностью соскользнул на землю и церемонно вложил букет в мою с неохотой протянутую руку.
     Отец, хныча и стеная, просит у меня одну розу в знак того, что я его простила. Я укалываю палец, ломая стебель, и даю ему розу, измазанную кровью.
     Лакей с каким-то странным деланным раболепием склонился к моим ногам, чтобы подоткнуть под меня одеяло, при этом он, нисколько не заботясь о приличиях, деловито почесал своим подвижным указательным пальцем голову под белым париком и одарил меня, как сказала бы моя старая няня, «всезнающим взглядом» — смесь иронии, лукавства и лёгкого презрения. А жалость? Никакой жалости. Его карие глаза были влажными, на изрезанном морщинами лице — выражение невинного коварства вечного младенца. Упаковывая вещи, принадлежащие хозяйскому трофею, он всё время бормотал что-то себе под нос — и это весьма раздражало. Я задёрнула шторки, чтобы не видеть отцовского прощания; моя злость была такой острой, что об неё можно было порезаться.
     Проиграть меня Зверю! Хотела бы я знать, какова она, его звериная сущность! Моя английская няня однажды рассказала мне о человеке-тигре, которого она в детстве видела в Лондоне. Няне хотелось напугать меня, чтобы я не безобразничала — я была маленькой сорвиголовой, и она ни ласками, ни угрозами не могла заставить меня повиноваться. Если ты не прекратишь изводить служанок, моя красавица, то придёт человек-тигр и заберёт тебя. Няня рассказывала, что его привезли с Суматры, из Индии, его нижние конечности были сплошь покрыты шерстью, но выше пояса он вполне походил на человека.
     А вот Зверь всё время носит маску. Значит, его лицо вряд ли выглядит по-человечески.
     Однако человек-тигр, несмотря на волосатость, мог, как всякий добрый христианин, держать в руке стакан с элем, и выпить его он тоже мог. Она своими глазами видела, как он делает это в кабачке «Джордж», что недалеко от Аппер-Мур-Филдз, она тогда была таким же ребёнком, как и я: так же мала ростом, так же непонятно лепетала и так же нетвёрдо стояла на ногах. Потом она вздыхала, вспоминая о Лондоне, который остался далеко за Северным морем, овеянный туманом времён. Но если маленькая леди будет плохо себя вести и откажется есть эту варёную свёклу, то человек-тигр наденет свой чёрный, подбитый мехом, дорожный плащ, точь-в-точь как у твоего отца, одолжит у Лесного Царя быстрого, как ветер, скакуна и примчится сквозь ночь прямо в детскую, и...
     Да, моя красавица! И ОН СОЖРЁТ ТЕБЯ!
     С каким восторгом я визжала от радостного ужаса, наполовину веря няниной страшилке, наполовину понимая, что няня лишь дразнит меня. А ещё я знала то, о чём не могла поведать ей. На заднем дворе, где молодые служанки, хихикая, посвящали меня в таинство того, чем быки занимаются с коровами, я слышала историю о дочери возничего. Только смотри, не проболтайся няньке, о чём мы тебе тут рассказываем! Так вот, страшная, как грех, дочка возничего, с её заячьей губой и косыми глазами, вряд ли кому-то была нужна. Тем не менее, к её стыду, живот у неё стал расти, конюхи жестоко насмехались над ней и поговаривали, что она понесла от медведя. Как доказательство этого, ребёнок родился весь в шерсти и уже с зубами. Когда мальчик вырос, он стал хорошим пастухом, хотя и жил отшельником в лачуге на окраине деревни. Он умел управлять ветром и мог определить, их какого яйца вылупится петушок, а из какого — курочка.
     А как-то раз удивлённые крестьяне принесли моему отцу найденный в поле череп, увенчанный рогами длиной в четверть локтя. Крестьяне ни в какую не желали возвращаться на поле, где они побросали свои плуги, пока с ними не пошёл священник. Ведь нижняя челюсть у черепа была человеческой.
     Бабушкины сказки, детские страхи! Сейчас, навсегда прощаясь с детством, я остро чувствовала и понимала то детские возбуждение, замешанное на давних суевериях и чудесах. Теперь моим единственным капиталом являлась лишь моя собственная шкура, и мне предстояло сделать моё первое капиталовложение.
     Город остался далеко позади, мы ехали по заснеженной долине, широкой и плоской. Облезлые низкорослые ивы клонили свои ветви, слово ресницы, к замёрзшей реке. Туман застилал горизонт, отчего небо казалось таким низким, что при желании можно было дотянуться до него. Вокруг, насколько хватало глаз, — ничего живого. Каким убогим и невыразительным стал этот фальшивый раёк, когда мороз загубил всё его летнее великолепие! Вот и мои бедные розы уже завяли. Я открыла дверцу кареты и швырнула безжизненный букет на дорогу, прямо в грязь, застывшую на морозе неровными складками. И в тот же миг резкий порыв ветра бросил мне в лицо пригоршню сухих колючих снежинок. Туман рассеялся настолько, что я смогла разглядеть нагромождение полуразрушенных фасадов из красного кирпича — вот она, огромная ловушка для человеческих душ, величественная цитадель его палаццо.
     Это был целый мир, но мёртвый мир, безжизненный, как выжженная планета. Я поняла, что Зверь покупал за свои деньги не роскошь, но уединение.
     Маленькая чёрная лошадка процокала сквозь фигурные бронзовые ворота, которые были настежь открыты всем ветрам, словно двери какого-то сарая, лакей подал мне руку, и я ступила на растрескавшиеся каменные плиты огромного зала, почувствовав душистое тепло конюшни, сладковатый аромат сена и резкий запах конского навоза. Звуки лошадиного ржания и цокота копыт эхом разносились под высокой крышей, на стропилах которой виднелись остатки ласточкиных гнёзд, оставшихся ещё с лета. Дюжина грациозных лошадиных морд, шевеля ушами, оторвалась от своих кормушек и повернулась в нашу сторону. Зверь отдал в распоряжение лошадям столовую, стены которой весьма кстати были разрисованы фресками, изображающими лошадей, собак и людей в лесу, где на деревьях росли плоды и цветы одновременно.
     Лакей осторожно тронул меня за рукав: Милорд ждёт.
     Распахнутые двери и разбитые окна создавали жуткие сквозняки. Мы поднимались вверх, преодолевая один лестничный пролёт за другим, наши шаги гулко отдавались на мраморном полу. Глядя по сторонам сквозь арки и открытые двери, я видела анфилады комнат под сводчатыми потолками — комнаты переходили одна в другую, подобно системе китайских шкатулок, и складывались в бесконечный лабиринт. Только лакей, я да ветер передвигались по этому лабиринту; вся мебель была укрыта пыльными простынями, канделябры обвязаны тряпками, картины сняты с крюков и приставлены лицевой стороной к стенам, словно хозяину было невыносимо смотреть на них. Повсюду царила атмосфера нежилого помещения, будто владелец собирался вот-вот съехать отсюда, или наоборот, только-только вселился и ещё толком не обосновался. Зверь предпочитал жить в необитаемом месте.
     Лакей бросил на меня успокаивающий взгляд своих выразительных карих глаз, но в этом взгляде было столько странного высокомерия, что мне стало не по себе. Лакей, подпрыгивая, зашагал вперёд на своих кривых ногах, тихо бормоча что-то себе под нос. Я высоко подняла голову и последовала за ним. Гордость гордостью, но на сердце у меня было неспокойно.
     Жилище Милорда расположено на вершине самой высокой башни — маленькая душная тёмная комнатка, в которой даже в полдень закрыты все ставни. К тому времени, как мы поднялись наверх, я так запыхалась, что едва могла перевести дыхание. Мы беззвучно приветствовали друг друга. Я не стала улыбаться. А он не мог.
     В своём редко нарушаемом уединении Зверь носит одежды турецкого покроя — просторный пурпурный халат с золотой вышивкой по вороту, халат ниспадает до самого пола, скрывая ноги Зверя. Ножки кресла, в котором он сидит, выполнены в виде звериных лап. Руки он прячет в широких рукавах. Неестественное совершенство его лица приводит меня в смятение. В маленьком камине горит небольшой огонь. Порывистый ветер играет ставнями.
     Лакей откашлялся. На него возложена деликатная миссия переводить мне пожелания хозяина.
     — У моего хозяина...
     В камине треснуло полено. Этот резкий звук, прозвучавший в мёртвой тишине, сбил лакея с мысли, и ему пришлось начать заново.
     — У моего хозяина одно лишь желание.
     Дикий, густой, тяжёлый аромат, коим Милорд благоухал вчера вечером, окружал нас здесь со всех сторон, поднимаясь извивающийся струйкой сизого дыма из драгоценной китайской курильницы.
     — От хочет только...
     Видя, что его слова не вызывают у меня никакой реакции, лакей защебетал быстро и сбивчиво, от его былого иронического спокойствия не осталось и следа. Пусть он говорил от имени своего хозяина, однако он оставался при этом всего лишь слугой, а слова, которые он произносил, в устах слуги звучали невыносимо дерзко. Роль посредника давалась ему с трудом: он пару раз судорожно сглотнул, после чего, наконец, умудрился протараторить без всякого выражения:
     — Единственное желание моего хозяина — лишь раз увидеть красивую юную леди обнажённой, без платья, после чего её вернут отцу целой и невредимой, вместе с чеком на сумму, которую он проиграл моему хозяину, а также разными чудесными подарками, такими как меха, драгоценности и лошади...
     Я стояла, не шелохнувшись. В течение всей встречи я наблюдала за глазами, прячущимися за маской. Сейчас эти глаза избегали моего взгляда, словно, надо отдать ему должное, он стыдился собственной просьбы, несмотря на то, что высказана она была его глашатаем. Agitato, molto agitato*** лакей заламывал свои руки в белых перчатках.
     — Desnuda...****
     Я боялась поверить собственным ушам. Я хрипло захохотала; «Юные леди так не смеются!» — с осуждением говорила моя старая няня. Но я смеялась. И смеюсь. Услышав мой хохот, пронизанный безжалостным весельем, лакей в смятении отшатнулся, глядя на меня жалобным умоляющим взглядом и выгибая себе пальцы с такой силой, будто собирался выкрутить их совсем. Я почувствовала, что просто обязана ответить ему на таком изысканном Тосканском диалекте, на какой только способна.
     — Вы можете предоставить мне комнату без окон, сэр, и я обещаю, что специально для вас подниму юбку до самой талии. Но моё лицо должно быть закрыто покрывалом, чтобы его не было видно. Покрывало должно быть достаточно лёгким, чтобы я не задохнулась. Таким образом, я буду совершенно закрыта выше талии. И никакого освещения. Затем вы можете войти в комнату, сэр, но только единожды. После чего меня должны отвезти в город и оставить на центральной площади, напротив церкви. Если вы пожелаете дать мне денег, то я буду только благодарна. В этом случае, хочу обратить ваше внимание, вы дадите мне ровно столько денег, сколько заплатили бы любой другой женщине в подобных обстоятельствах. Однако если вы не пожелаете делать мне подарки, это ваше право.
     Какое я получила удовлетворение, увидев, что задела Зверя за живое! Как только я умолкла и сердце стукнуло чёртову дюжину раз, в уголке его глаза, скрытого за маской, навернулась и сверкнула одна единственная слеза. Слеза! Слеза стыда, как я надеялась. Какое-то мгновение она дрожала на краю нарисованной щеки, затем покатилась вниз и с неожиданным звоном упала на каменный пол.
     Лакей, кудахча и цокая себе под нос, поспешно выпроводил меня из комнаты. Розово-лиловое облачко хозяйских благовоний выплыло вслед за нами в холодный коридор и растаяло, развеянное ветром.
     Комната, приготовленная для меня, располагалась где-то в самой глубине дворца, это была самая настоящая тюремная камера — без окон, без свежего воздуха, без света. Лакей зажёг для меня лампу, в её тусклом свете я разглядела узкую кровать и тёмный кухонный шкаф с вырезанными на нём фруктами и цветами.
     — Я сделаю из простыней петлю и повешусь, — сказала я.
     — О, нет, — глаза лакея расширились, и в них застыла печаль. — Нет, не повеситесь. Ведь вы честная женщина.
     И что делает в моей спальне эта жалкая карикатура на человека? Он будет моим тюремщиком до тех пор, пока я не подчинюсь капризам Зверя или пока Зверь не согласится на мои требования? Видимо, мне, в моём нынешнем положении, не приходится мечтать о служанке... Словно в ответ на моё невысказанное требование, лакей хлопнул в ладоши.
     — Дабы скрасить ваше одиночество, мадам...
     За дверцами шкафа что-то сучит и лязгает. Затем дверцы плавно открываются и в комнату вплывает опереточная субретка с напомаженными каштановыми кудрями, розовыми щечками, голубыми вращающимися глазами. Проходит какое-то время, прежде чем я узнаю её в этой маленькой шляпке, белых чулках и кружевных нижних юбках. В одной руке она держит зеркальце, в другой — пудреницу. Вместо сердца у неё — музыкальная шкатулка. Девушка поворачивается ко мне на своих маленьких колёсиках и издаёт звякающие звуки.
     — Здесь нет живых людей, — сказал лакей.
     Моя служанка застыла, согнувшись в поклоне, и я увидела, что из шва её корсажа торчит ручка ключа. Это чудесный механизм, самая совершенная в мире кукла, состоящая из верёвочек и блоков.
     — Мы не держим слуг, — продолжал лакей. — Вместо слуг мы окружили себя их подобием, что выгоднее и приятнее, и мы находим это не менее полезным, чем большинство господ.
     Моя заводная копия застыла передо мной, нахально улыбаясь алыми губами, музыкальная шкатулка в её груди играла мелодию старинного менуэта. Щёлк, щёлк — служанка поднимает руку и деловито посыпает мои щёки розовой пудрой, что вызывает у меня кашель, а затем тычет мне в лицо своим зеркальцем.
     Я вижу в зеркале не себя, а отца, как будто я надела его лицо, когда прибыла во дворец Зверя в качестве уплаты его долга. О чём ты там плачешь, погрязший в самообмане дурак? К тому ещё и пьяный. Он залпом осушил стакан граппы и отшвырнул его в сторону.
     Увидев моё изумление и испуг, лакей забрал у меня зеркальце, затем подышал на него и протёр лайковой перчаткой, после чего вернул его мне обратно. Теперь в зеркале отражалась только я сама — осунувшаяся после бессонной ночи и такая бледная, что явно нуждалась в услугах служанки с её пудрой.
     Я услышала щелчок замка в тяжёлой двери и звук удаляющихся шагов лакея, шаркающего по каменным плитам коридора. Тем временем мой двойник продолжала пудрить воздух и издавать звякающие звуки. Однако, как оказалось, и она знала, что такое усталость: её движения становились всё более вялыми, металлическое сердце стучало всё с большими интервалами, музыкальная шкатулка замедляла темп — и через некоторое время ноты, как одинокие капли дождя, уже не складывались в мелодию, а звучали отдельно друг от друга. В конце концов, кукла застыла неподвижно, словно погрузившись в сон. Мне не оставалось ничего другого, как последовать её примеру, и я, как подкошенная, упала на узкую кровать.
     Не знаю, как долго я спала. Меня разбудил лакей, он принёс булочки с мёдом. Я отмахнулась от подноса, но лакей с непоколебимым видом поставил его на стол рядом с лампой, взял с него маленькую шагреневую коробочку и протянул её мне.
     Я отвернулась.
     — О, моя госпожа! — сколько боли слышалось в этой фразе, произнесённой писклявым голоском!
     Он проворно расстегнул золотую застёжку — на алой бархатной подушечке покоилась одна-единственная бриллиантовая серьга, чистая, как слеза.
     Я захлопнула коробочку и зашвырнула ее в угол. Это внезапное резкое движение, должно быть, пробудило механизм куклы — словно упрекая меня в содеянном, она вскинула руку, сопроводив свой жест звуками, напоминающими гавот. И снова замерла.
     — Отлично, — раздражённо сказал лакей.
     И сообщил, что мне пора вновь навестить хозяина. Он даже не позволил мне умыться и причесать волосы. Во дворце было так мало естественного света, что я никак не могла понять, ночь сейчас или день.
     Казалось, с момента нашей прошлой встречи Зверь так и не сдвинулся с места, он по-прежнему сидел в своём огромной кресле, спрятав руки в рукава, и воздух здесь был всё таким же тяжёлым. Может, я спала всего час, может — ночь, или даже целый месяц, но его каменная неподвижность и спёртый воздух остались неизменными. Из курильницы всё так же струился розовый дымок. Всё так же горел камин.
     Раздеться для тебя, как какая-то балерина? И это всё, что ты хочешь от меня?
     — Узреть обнажённой молодую леди, которую ещё не видел ни один мужчина... — запинаясь, произнёс лакей.
     Жаль, что я не кувыркалась на сеновале с каждым мужиком в отцовском поместье, тогда я была бы избавлена от участия в унизительной сделке. Зверь просил у меня такой малости, что я не могла дать ему этого; и мне не было нужды ничего объяснять — он понимал меня без слов.
     Из его второго глаза показалась слеза. А потом он зашевелился: он закрыл своими, с позволения сказать, руками свою картонную разукрашенную голову, увенчанную копной фальшивых волос, перевязанных ленточкой; он вынул из рукавов свои так называемые руки, и я увидела покрытые мехом лапы и острые когти, способные запросто содрать с человека кожу.
     Упавшая слеза лежала, поблёскивая, на его мохнатой лапе.
     Сидя у себя в комнате, я еще долго слушала, как он ходит туда и обратно за дверью, шлёпая по полу мягкими подушечками лап.

 

    Когда лакей снова появился на пороге с серебряным подносом, у меня была уже пара бриллиантовых серёг самой чистейшей воды. Вторую серьгу я забросила в тот же угол, где валялась первая. Лакей что-то огорчённо пробормотал в ответ, но не стал предлагать мне отправиться к Зверю. Вместо этого он заискивающе и доверительно улыбнулся:
     — Мой хозяин... он сказал: Пригласи юную леди прогуляться верхом.
     — Что?
     Он живо изобразил лошадиный галоп и, совершенно изумив меня, скорее фальшиво проскрипел, чем пропел:
     — Скорей! Скорей! Мы едем на охоту!
     — Но я сбегу, я поскачу в город.
     — О, нет, — сказал он. — Разве вы не честная женщина?
     Он хлопнул в ладоши, и моя служанка защёлкала и зазвенела своим механизмом, имитируя жизнь. Она развернулась к шкафу, из которого когда-то появилась, запустила вовнутрь свою искусственную руку и вынула мой костюм для верховой езды. Кто бы мог подумать! Мой собственный костюм для верховой езды, который покоился в сундуке, что остался на чердаке нашего дома под Петербургом, дома, который мы потеряли очень давно, ещё до того, как предприняли это ужасное путешествие на жестокий Юг. Одно из двух: либо это был тот самый костюм, что некогда сшила мне моя старая няня, либо его безупречная копия, повторяющая даже самые мелкие детали, вплоть до оторванной пуговицы на правом рукаве и разорванной полы, прихваченной булавкой. Я озадаченно вертела в руках этот старый костюм, пытаясь отыскать ключ к разгадке. Дверь задрожала под порывом ветра, беспрепятственно разгуливающего по дворцу; может, это северный ветер через всю Европу принёс мне мою одежду? У меня на родине сын медведя управлял ветрами, как ему хотелось... Но какое колдовство объединяет этот дворец и хвойные леса моей родины? Что общего между ними? Или я должна воспринимать это как бесспорное доказательство слов, которые так любил повторять мой отец: если у тебя есть деньги, возможно всё?
     — Скорей, — подмигнул мне лакей, очевидно очарованный моим радостным и в то же время озадаченным видом.
     Заводная служанка протянула мне жакет, и я, как бы нехотя, натянула его на плечи, хотя почти до безумия желала вырваться из этого кошмарного здания на свежий воздух — пусть даже в такой компании.
     Сквозь дверь зала проникало яркое солнце — я увидела, что наступило утро. Наши лошади — бедные подневольные твари — уже ждали нас, осёдланные и взнузданные, они в нетерпении выбивали копытами искры из каменного пола, в то время как их сородичи лениво топтались в стойлах, беззвучно переговариваясь на своём лошадином языке. Пара голубей, нахохлившись от холода, с важным видом расхаживали взад-вперёд, поклёвывая зёрна. Доставивший меня сюда вороной мерин встретил меня звонким ржанием, отзвуки которого эхом прогудели под туманными сводами крыши. И я уже знала, что этот конь предназначен мне для сегодняшней прогулки.
     Я всегда восхищалась лошадьми, благороднейшими из животных: сколько ранимой чувственности в их мудрых глазах, сколько скрытой мощи в их совершенных формах! Я шутливо фыркнула, приветствуя своего вороного друга, и ласково похлопала его по крупу, в ответ он благодарно коснулся моего лба своими мягкими губами. Лакей эффектно, словно циркач на арене, оседлал маленького косматого пони, который тыкался носом в натуралистично изображённую траву под копытами нарисованных на стене лошадей. Наконец Зверь, укутанный в подбитый мехом чёрный плащ, взобрался на величавую кобылу серой масти. Он не казался хорошим наездником — он цеплялся за лошадь, как цепляется за обломок мачты моряк, потерпевший кораблекрушение.
     Утро было холодным, но яркие лучи зимнего солнца слепили глаза. Ветер кружил вокруг нас и, казалось, двигался вместе с нами, будто наш непостижимый безмолвный спутник в маске носил ветер под своим плащом и выпускал его, повинуясь своим желаниям, — ветер трепал гривы наших лошадей, но не мог развеять туман, затаившийся в долине.
     Мрачные болота, которые тянулись до самой реки, и эти вездесущие низкорослые ивы составляли унылый зимний пейзаж в печальных коричневых тонах. Время от времени, вызывающе крича, с неба пикировала какая-нибудь птица.
     Некое странное, непонятное чувство понемногу овладевало мной. Я знала, что оба моих спутника во многом не похожи на людей: и обезьяноподобный лакей, и тот, чьим голосом он служил, — хозяин с когтистыми лапами, который, видно, был на короткой ноге с северными ведьмами, умеющими создавать ветра взмахами своих платков. Я знала, что они мыслят совсем не так, как мыслила я до того, как мой отец (вот она, человеческая беспечность!) отдал меня диким зверям. Всё это страшило меня. Но уже не так сильно... Я была молодой девушкой, девственницей, поэтому мужчины не считали меня разумной, как, впрочем, и всех, кто мыслил не так, как они. И если в окружающем меня голом пейзаже я не видела ни одной живой души, то и каждый из нас шестерых — и лошадей, и наездников — также не мог похвастать наличием у него души, поскольку все крупнейшие религии мира единодушно сходятся в том, что и животных, и женщин Великий Господь обделил этой тонкой и хрупкой субстанцией, когда он открывал врата рая, изгоняя Еву со всеми её приспешниками на грешную землю. Не могу сказать, что пока мы ехали к реке мимо зарослей сухого камыша, я предавалась метафизическим размышлениям, но я определённо думала о своём нынешнем положении, о том, как меня продают и покупают и передают из одних рук в другие. Ну разве не была моя жизнь среди людей такой же фальшивой, как жизнь, коей наделил кукольный мастер ту заводную девушку, что пудрила мне щёки?
     Однако, что касается истинной сущности того когтистого чародея, что скакал рядом со мной на бледной лошади, словно приученный охотиться верхом леопард Хубилая, — об этой сущности я не имела ни малейшего представления.
     Мы прибыли к реке, такой широкой, что невозможно было разглядеть противоположного берега, и такой студёной, что казалось, будто течение совсем остановилось. Наши лошади склонили головы к воде, чтобы напиться. Лакей прочистил горло, приготовившись говорить. Мы находились в совершенном уединённом месте, укрытые от посторонних глаз густой стеной сухого камыша.
     — Если вы не позволите увидеть вас обнажённой...
     Я отрицательно покачала головой.
     — ...то вам придётся смотреть на моего обнажённого хозяина.
     Волна накатила на прибрежную гальку и тут же отступила с замирающим вздохом. Самообладание покинуло меня, я чувствовала себя на грани срыва. Мне казалось, что я не выдержу его вида, каким бы он ни был. Его кобыла подняла от воды мокрую морду и пристально посмотрела на меня, словно подбадривая. Волна снова накатила на берег, почти подобравшись к моим ногам. Как далеко я была от дома!
     — Вам придётся, — повторил лакей.
     Увидев, как он боится моего возможного отказа, я кивнула. Камыш согнулся от резкого порыва ветра, который принёс с собой уже знакомый мне тяжёлый аромат благовоний. Пока Зверь снимал маску, лакей, словно ширмой, заслонял его от меня плащом. Лошади заволновались.
     Тигр никогда не ляжет рядом с ягненком. Тигр не допускает никаких соглашений, кроме обоюдных. А ягненок должен учиться жить рядом с тиграми.
     То была огромная кошка: рыжеватая шкура с коричневым отливом, украшенная причудливыми полосами цвета жжёного дерева; тяжёлая круглая голова, настолько ужасная, что он не мог не прятать её от людских глаз. Какие чудесные мускулы! Какая изящная поступь! Сколько убийственной мощи в глазах, горящих, словно два солнца!
     Я чувствовала, как моё сердце разрывается, преисполненное волшебным мучительным томлением. Лакей сделал движение, собираясь вновь прикрыть своего хозяина, — ведь девушка уже увидела всё, что нужно, — но я сказала: «Нет». Тигр сидел спокойно, как геральдический зверь, связанный договором, который он заключил с собственной дикой натурой, о том, что он не причинит мне вреда. Он был намного крупнее, чем я могла представить. Особенно если сравнивать с теми жалкими, несчастными животными, которых я видела в царском зверинце в Петербурге — их золотые глаза поблекли, потускнели под гнётом северного плена. Ничего человеческого не было в его обличии.
     Я, дрожа, расстегнула жакет, чтобы показать, что я не желаю ему зла. Мои движения были неловкими, и я немного покраснела, поскольку ещё ни один мужчина не видел меня обнажённой, а я была гордой девушкой. И именно гордость, а отнюдь не стыд, заставляла дрожать мои пальцы. И опасение, что моя слабая, хрупкая человеческая оболочка, вполне возможно, не оправдает его ожиданий относительно нас, людей, — а его требования, как я догадывалась, должны быть крайне высокими, ведь он бесконечно долго ждал этого момента. Ветер свистел в камышах и, завывая, вихрем кружился над рекой.
     Он хранил гробовое молчание, пока я демонстрировала ему белую кожу, красные соски. Лошади с учтивым любопытством повернули головы в мою сторону — им, похоже, тоже было интересно взглянуть на плотскую сущность женщины. Потом Зверь опустил свою тяжёлую голову.
     — Достаточно! — махнул рукой лакей.
     Ветер затих, и вновь стало спокойно.
     Затем они удалились — лакей верхом на пони и тигр, который бежал впереди него, словно гончая, — а я некоторое время гуляла по берегу реки. Я впервые в жизни почувствовала себя свободной.
     Зимнее солнце начало тускнеть, в потухающем небе закружились первые хлопья снега. Вернувшись к лошадям, я обнаружила Зверя уже сидящим верхом на серой кобыле, он облачился в плащ и надел маску, снова превратившись в человека. Лакей держал в руке внушительную связку уток, а через его седло была перекинута туша молодой косули. Не говоря ни слова, я взобралась на своего вороного мерина, и мы двинулись обратно во дворец. А снег всё падал и падал, заметая наши следы...
     Вместо моей прежней клетушки лакей препроводил меня в изысканный старинный будуар с чудесными восточными коврами, звенящими хрустальными люстрами и диванчиками, обитыми потёртой розовой парчой. В раскидистых, словно оленьи рога, канделябрах покоились свечи, их огоньки радугой преломлялись в гранях моих бриллиантовых серёг, лежащих на туалетном столике, возле которого, вооружившись пудреницей и зеркальцем, стояла моя заботливая служанка. Намереваясь примерить украшения, я взяла из её руки зеркальце, но оно снова пребывало в волшебном расположнии духа, и я опять увидела не своё отражение, а лицо отца. Сперва мне показалось, что он улыбается мне, но затем я поняла, что улыбается он от удовольствия.
     Он сидел в гостиной нашей квартирки за тем самым столом, за которым проиграл меня, но сейчас он был всецело занят тем, что деловито пересчитывал огромную пачку банкнот. Положение отца явно изменилось: он был гладко выбрит, аккуратно подстрижен и щегольски одет, из ведёрка со льдом торчала бутылка шампанского, а у края стола стоял запотевший бокал. Очевидно, Зверь заплатил наличными за недолгий взгляд, брошенный на мою грудь, и заплатил без промедления, словно этот взгляд подверг меня смертельной опасности. Затем я увидела, что отец уже упаковал вещи, приготовившись к отъезду. Неужели он так легко бросит меня здесь?
     На столе, рядом с деньгами, лежала записка, написанная аккуратным почерком. Я без труда смогла её прочесть: «Юная леди прибудет незамедлительно». Какая-нибудь шлюха, с которой он договорился встретиться, едва разжившись деньгами? А вот и нет. Потому что в ту же минуту в мою дверь постучал лакей и сообщил, что отныне я в любое время вольна покинуть дворец. Через его руку была перекинута красивейшая соболиная шуба — утренний подарок от Зверя, этакая маленькая компенсация за мои терзания, в эту шубу он собирался меня упаковать, как посылку, и отправить отцу.
     Когда я снова взглянула в зеркало, моего отца там уже не было, и я увидела бледную девушку с ввалившимися глазами, в которой я едва узнала себя. Лакей учтиво поинтересовался, когда подавать карету, словно он нисколько не сомневался, что я сбегу отсюда при первой же возможности, прихватив с собой свой трофей. Служанка, лицо которой больше не было точной копией моего, продолжала беззаботно улыбаться. Пожалуй, одену-ка я её в своё платье, заведу ключиком механизм и отправлю к отцу играть роль его дочери.
     — Оставьте меня одну, — сказала я лакею.
     Теперь ему не понадобилось запирать дверь.
     Я надела серьги. Они оказались весьма тяжёлыми. Затем я сняла костюм для верховой езды, бросив его прямо на пол. Но когда я осталась в одной нижней рубашке, руки мои опустились. Я не привыкла к наготе, не привыкла настолько, что снять одежду значило для меня то же, что содрать кожу. Да, Зверь хотел от меня значительно меньшего, чем я была готова ему дать, но человеку не свойственно ходить нагишом, во всяком случае, с тех пор, как мы начали прикрывать чресла фиговыми листьями. Он требовал чего-то отвратительного. Я почувствовала такую адскую боль, будто снимала с себя кожный покров, а улыбающаяся служанка стояла, пребывая в неком полузабытьи своей смоделированной жизни, и смотрела, как я обнажаюсь до самого мяса, холодного, белого, прописанного в контракте мяса, при этом взгляд её совершенно ничего не выражал, словно мы были на рыночной площади, где все смотрят друг на друга, но не замечают.
     Казалось, вся моя жизнь, начиная с того момента, как я покинула Север, пронеслась перед её равнодушным взглядом.
     И я бы содрогнулась от собственной наготы, если бы не вспомнила его великолепные безупречные слёзы. Чтобы спастись от беспощадных ветров, бушующих в коридоре, я укуталась в меха, которые намеревалась вернуть ему. Я уже не нуждалась в услугах лакея, чтобы найти дорогу в логово Зверя.
     Я тихонько постучала в дверь. Никто не ответил.
     Откуда ни возьмись, будто подгоняемый ветром, примчался лакей. Он, видимо, решил, что если кто-то ходит голым, то и все должны ходить голыми: он был без ливреи, и я увидела, как и ожидала, покрытое шелковистым тёмно-серым мехом хрупкое существо с гибкими смуглыми пальцами и шоколадного цвета мордочкой — симпатичнейшее на свете создание. Заметив на мне великолепные меха и драгоценности, в которые я разоделась, словно собиралась в оперу, он что-то невнятно протараторил, после чего с величайшей нежностью и церемонностью снял соболью шубу с моих плеч. И тут же шуба обратилась в стайку чёрных крыс, которые с весёлым суматошным писком зацокали на своих маленьких лапках вниз по лестнице и моментально скрылись из вида.
     Лакей с поклоном открыл передо мной дверь в комнату Зверя.
     Пурпурный халат, маска и парик лежали на кресле, перчатки были натянуты на подлокотники — пустая оболочка, ожидающая, когда её вновь наденут. Но он не собирался этого делать. В комнате воняло шерстью и мочой, на полу валялись осколки разбитой в дребезги курильницы. Наполовину обгоревшие поленья были в беспорядке разбросаны около потухшего камина. Свеча, прилепленная к каминной полке собственным воском, горела узким язычком пламени, который отражался в зрачках тигра.
     Он ходил по комнате меж обглоданных окровавленных костей, как заключённый: туда и обратно, туда и обратно. Кончик его тяжёлого хвоста покачивался в такт его шагам.
     И он сожрёт тебя!
     Детские страхи, воплотившиеся в реальность! Первобытный, наидревнейший из страхов — страх, что тебя сожрут! Вот хищник на ложе из костей, а вот я — белая, дрожащая, беззащитная. Я приближаюсь к нему, словно я — его ключ от мирного царства, где у него даже не возникнет желания съесть меня.
     Он застыл, как изваяние. Похоже, он боялся меня больше, чем я его.
     Я присела на влажную солому и протянула руку. Его золотые глаза были совсем рядом. Он утробно заворчал, изогнулся, опустив голову на передние лапы, и зарычал, раскрыв красную пасть и показав мне жёлтые зубы. Я сидела, не шелохнувшись. Он втянул носом воздух, как будто пытался учуять мой страх. Но страха не было.
     Медленно, очень медленно он начал подбираться ко мне, волоча по полу своё тяжёлое лоснящееся тело.
     Жуткий рокот наполнил маленькую комнату, словно включился некий механизм, заставляющий вращаться землю — он заурчал.
     От этого мягкого урчания затряслись старые стены, захлопали ставни на окнах, с грохотом полопались стёкла, и в комнату проник белый свет заснеженной луны. С крыши посыпалась черепица, я слышала, как она падает во внутренний дворик где-то далеко внизу. Вибрации его урчания сотрясали фундамент здания, и стены закачались. Я подумала: «Всё вот-вот рухнет и распадётся на части».
     Он подбирался ближе и ближе ко мне, пока я не коснулась рукой жёсткого бархата его головы, а затем шершавого, как наждачная бумага, языка.
     — Господи! Он слижет с меня всю кожу!
     Каждое прикосновение его языка срывало с меня один слой кожи за другим — все слои, накопившиеся в течение жизни в этом мире, — оставляя взамен нежную, только нарождающуюся патину сверкающих волосков.
     Серьги снова превратились в капельки влаги и скатились вниз по моим плечам. И я стряхнула их со своей великолепной шкуры.

© Angela Carter, 1979 - The Bloody Chamber and Other Stories

 

Примечания:

* Понятно? (ит.) [вернуться]
** Шекспир «Отелло, венецианский мавр», Перевод П. Вейнберга [вернуться]
*** Беспокойно, очень беспокойно (ит.) [вернуться]
**** Видимо, искажение от de nuda — обнажённая [вернуться]

 

 

Добавить комментарий


Защита от спама
Если код нечитаем, щёлкните, чтоб сгенерировать новый код.
 
Поля, помеченные звёздочкой (*), обязательны для заполнения