Сон первый

Я открыл глаза. На восстановление мира мне понадобилось буквально несколько минут, что было совсем не плохим результатом, учитывая количество выпитого накануне спиртного и ночь, проведённую на свежем воздухе. С привычным разочарованием я обнаружил, что мир за время моего отсутствия нисколько не изменился. Я потянулся, разминая затёкшие суставы, принял вертикальное положение, достал из внутреннего кармана сигареты и закурил. Ногам было холодно. Во рту — погано. Возникло желание почистить зубы. Нужно было двигаться домой. Дома ждали мои друзья: горячий кофе и горячая ванна. Мне стало интересно, как долго я смог проспать в эту холодную осеннюю ночь на свежем воздухе, и посмотрел на часы. Точнее, как обнаружилось, на пустое место, потому что часов на руке не оказалось. Опустив руку в карман плаща, я выяснил, что мой бумажник исчез так же бесследно, как и часы. Я смачно выругался и огляделся. Чуть в стороне от места моей дислокации, на скамейке, сидела женщина и беззастенчиво разглядывала меня. «Дура любопытная», — подумал я и со злостью выплюнул недокуренную сигарету.
— Не подскажете, который час? — спросил я вслух.
Женщина встала и медленно подошла к скамейке, на которой я сидел. Лицо её поплыло у меня перед глазами, что лишний раз доказывало: организм мой ещё не совсем пришёл в себя после бурной ночи.
— Сейчас половина восьмого, можете сами убедиться, — сказала она и протянула мне предмет, в котором я с удивлением узнал свои часы.
— Вы что, украли у меня часы, а теперь возвращаете? — спросил я, ничего не понимая.
— Напротив, я взяла ваши часы, чтобы их у вас не украли, — улыбнулась она. — И бумажник, кстати, тоже. Вот, держите.
Я надел часы на руку, схватил бумажник, открыл его и пересчитал деньги. Деньги были на месте. Женщина, продолжая улыбаться, наблюдала за моими действиями. Мне вдруг стало стыдно и я, кажется, даже покраснел.
— Простите... — выдавил я из себя, — спасибо...
— Знаете, — с насмешкой сказала она, — а ваши ботинки я спасти не успела — немного опоздала. А вы так сладко спали...
— Ботинки?.. Какие ботинки?..
Я опустил глаза и посмотрел на свои ноги: ботинок на мне действительно не было. Наверное, я выглядел очень смешно, потому что женщина громко расхохоталась:
— У вас такой вид, будто вы только что появились на свет!
— Во всяком случае, чувствую я себя именно так, — проворчал я. — Как же я теперь пойду домой?
— А далеко вы живёте?
— Если бы на мне были ботинки, жил бы ближе.
— У меня идея! — сказала вдруг женщина. — Если у вас есть время и вы согласитесь подождать меня здесь, то я попробую достать для вас обувь. Какой у вас размер?
— Кажется, сорок третий.
Женщина развернулась и решительно заспешила прочь. Мне почему-то показалось, что вот она сейчас уйдёт и уже не вернётся, и я заранее простил ей это.
— Подождите! — закричал я, когда её фигура уже скрылась за поворотом аллеи.
— Что-то ещё? — отозвалась она.
— Да... на случай, если я вас больше не увижу... могу я узнать, как вас зовут?
— Елена. Меня зовут Елена.
Чёрт возьми, сколько раз я уже попадал в разные дурацкие ситуации! Бывало, я просыпался в чужих квартирах, в чужих постелях, с чужими жёнами. Однако на этот раз я перещеголял сам себя. Я сел в позу лотоса, поджав под себя замёрзшие ноги, и закурил. Со стороны я выглядел, видимо, крайне комично: небритый, в мятом грязном плаще, да ещё и без обуви (но зато в позе Просветлённого), и с сигаретой в зубах. Я молил Бога, чтобы среди редких прохожих, косящихся на меня, как на сумасшедшего, не объявились люди в погонах, молил Бога, чтобы Елена вернулась и не бросила меня здесь одного, на что она, в принципе, имела полное право, и молил Бога, чтобы Бог меня услышал.
Бог был добр ко мне в то утро...

* * * * *
Сеньор Донжуан (как он сам себя называл) был стопроцентным психом. С медицинской точки зрения. И у сеньора Донжуана было два неоспоримых достоинства: он жил на втором этаже и являлся обладателем великолепной верёвочной лестницы. О верёвочной лестнице знали все, за исключением разве что главврача (да и то, наверное, потому, что он не злоупотреблял ночными дежурствами), однако это не мешало сеньору Донжуану оставаться полноправным обладателем лестницы по той простой причине, что по природе своей он был человек добрый. Все, начиная с дежурных санитаров и заканчивая мучившимися бессонницей больными, пользовались лестницей Донжуана чуть ли не каждую ночь: при её непосредственной помощи в больницу доставлялись контрабандой пиво, водка, закуска, любовницы, любовники, собутыльники и прочие предметы первой необходимости, которые вследствие ужесточённого больничного режима были строго-настрого запрещены. Естественно, сеньор Донжуан не оставался внакладе: он взимал за свою доброту таможенную пошлину (в основном натурпродуктом), что, впрочем, всех устраивало.
Обо всём этом я узнал при первом же своём посещение заведения, называемого в народе дурдомом. Дурдом представлял собой П-образное пятиэтажное кирпичное здание канареечного цвета, окружённое со всех сторон небольшим, но симпатичным парком, засаженным сиренью. От внешнего мира этот милый уголок был отделён кирпичной стеной трёхметровой высоты, которая, впрочем, не представляла особенного препятствия для человека ищущего: я, например, без труда, за каких-то пятнадцать-двадцать минут (и это в одиннадцать часов вечера, когда солнце уже скрылось за горизонтом), обнаружил в ней приличный пролом неизвестного происхождения, через который, собственно, и проник в парк. От пролома в стене в глубь парка уходила тропинка, которую можно было различить даже в сумерках. Пройдя по тропинке метров сто, я добрался до фасада здания. Что делать дальше, я не знал.
Вообще, стоит рассказать, почему в столь поздний час я оказался в этом месте. Дело в том, что Елена пригласила меня на день рождения. Она сообщила, что ей исполняется тридцать три года. По адресу, который она мне оставила, находился дурдом, и Елена не делала из этого секрета.
— Если вы не боитесь умалишённых, приходите, — сказала она мне.
— А вы что, всегда отмечаете свои дни рождения в их обществе? — спросил я несколько растерянно.
— Ну да, — ответила она. — А где же мне ещё их отмечать?
Елена меня заинтриговала. И хотя моё внутреннее «я» предупреждало меня, что не стоит ввязываться в подобную авантюру, раздумывал я недолго. В конце концов, я ещё никогда не бывал в дурдоме.
Итак, я пришёл. Со мной были ботинки, что утром принесла мне Елена — я должен был вернуть их хозяину. Кто является хозяином ботинок, я не знал, и никаких инструкций, как попасть вовнутрь, я не имел, поэтому, почесав затылок, решил обойти здание кругом. Так я и сделал. Дурдом спал. Входная дверь, естественно, была заперта. Вернувшись на то место, с которого я начал обход, и не увидев ничего примечательного, я уже подумал было, что надо мной просто пошутили, но тут меня окликнули.
— Эй, закурить не найдётся?
Голос шёл откуда-то сверху. Я поднял голову, и в глаза мне ударил электрический свет.
— Чёрт! — я прикрыл глаза ладонью, — уберите свой фонарик, я ничего не вижу.
— А я без фонарика ничего не вижу, — ответил голос сверху. — Так как насчёт сигарет?
Я достал из кармана пачку сигарет:
— Вот сигареты, только уберите свет!
— Ладно. Давай, лезь сюда.
Когда у меня в глазах перестали плавать зелёно-сине-жёлтые круги и я вновь обрёл способность видеть, я различил прямо перед собой верёвочную лестницу. Забравшись по ней на второй этаж, я оказался в тёмной комнате, где смутно вырисовывались очертания железной койки, небольшой прикроватной тумбочки, стола и пары стульев.
Хозяин верёвочной лестницы (это, собственно, и был сеньор Донжуан, но я тогда ещё не знал об этом) втащил её внутрь, закрыл окно и задвинул шторы.
— Вот и порядок, — вздохнул он. — Ну, где там твои сигареты?
Я дал ему сигарету. Он закурил.
— Дорогие сигареты курите, молодой человек, — сделав глубокую затяжку, сказал он то ли удовлетворённо, то ли с осуждением.
Я не ответил. Я ждал. Мой спутник тоже молчал. Огонёк его сигареты то и дело вспыхивал, на короткие мгновения освещая красноватым светом лицо, и даже в полумраке было заметно, что лицо это принадлежит человеку решительному и жёсткому по характеру: глубоко посаженые глаза, острый нос, выдающийся вперёд подбородок, зачёсанные назад волосы с едва заметной сединой (я удивился, что различил даже седину — видимо, любопытство моё было так велико, что обострило зрение... а, может быть, мои глаза просто успели привыкнуть к темноте). Он, кажется, тоже рассматривал меня.
— Я принёс ботинки, — сказал я наконец, молчание в темноте начало угнетать меня.
— И что? — спросил он невозмутимо.
— Ничего, — проговорил я растерянно.
Разговор, по сути так и не начавшись, зашёл в тупик. Я чувствовал себя полным идиотом. И начал жалеть, что ввязался в эту странную историю. «Интересно, куда этот тип дел лестницу? — подумал я. — Пора выбираться отсюда». Я пошарил вокруг глазами, но лестницы не увидел. Зато я увидел на стене возле двери переключатель. Недолго думая я шагнул к нему.
— Не надо, — услышал я у себя за спиной и застыл на месте.
— Вы не любите свет? — спросил я.
— Не в этом дело. Просто не стоит включать свет. Всему своё время.
«К чёрту!» — подумал я и нажал на переключатель. Однако, к моему удивлению, светлее не стало.
— Я же предупреждал, — спокойно сказал мой спутник. — Всему своё время.
— У вас что, отключили электричество?
— Там внизу есть большой рубильник. С его помощью на ночь во всех палатах выключают свет. Понятно?
— Понятно... понятнее некуда.
Его спокойный голос и нахальная самоуверенность раздражали меня.
— Мы так и будем тут стоять и смотреть друг на друга? — спросил я.
— Какой нетерпеливый... Куда спешить-то? Сядь, покури.
Мне ничего не оставалось, как последовать его совету. Я сел на стул, откинулся на спинку, положил себе на колени пакет, в котором лежали неизвестно чьи ботинки, и закурил. Стул был твёрдый и неудобный. Кроме того, курить в темноте, не видя табачного дыма, было неинтересно.
— Хоть какой-нибудь свет в этом здании есть? — спросил я.
На секунду у меня перед глазами вновь поплыли разноцветные круги.
— Очень смешно! — сказал я, когда фонарик погас.
— Ты находишь?
Фонарик опять на мгновенье вспыхнул. В ответ я изощрённо выругался.
— Виртуозно ругаешься, — заметил мой странный собеседник. — Дай-ка мне ещё сигаретку.
Я решил проигнорировать его просьбу.
— Ты что, обиделся? — спросил он.
Я не ответил.
— Ну-ну, — усмехнулся он. — Не надо обижаться. Если бы ты ударил меня, это было бы честнее, чем обижаться. Обижаться — последнее дело. Кстати, ты принёс с собой что-нибудь, кроме ботинок и сигарет?
— Что вы имеете в виду? — подал я голос.
— Как это что? Подарок, конечно. Ты ведь явился на день рождения, если я не ошибаюсь? Где же твой подарок? И брось, наконец, этот пакет... лучше под кровать, чтобы под ногами не мешался, а то в потёмках и запнуться можно ненароком.
— Так это ваши ботинки? — спросил я.
— Мои. Кстати, разрешите представиться, сеньор Донжуан.
Сеньор Донжуан протянул мне руку. Пожимая её, я в очередной раз почувствовал себя полным идиотом. Так я познакомился с сеньором Донжуаном.
— Спасибо за ботинки. Они мне здорово пригодились сегодня, — сказал я.
— Да не за что. Обращайся, если что. Мне-то ботинки, по большому счёту, ни к чему: в люди я выбираюсь крайне редко. А здесь я хожу в тапочках. В тапочках как-то удобнее будет.
— Да, конечно...
— Но мы отвлеклись... Как насчёт подарка? Надеюсь, ты знаешь, что на дни рождения положено дарить подарки?
— Вот, — я достал из-за пазухи свой подарок — бутылку вина.
— Хм, — сеньор Донжуан взял бутылку, повертел её в руках, посветил на неё фонариком, — белое... красивая бутылка... Дорого стоит?
— Достаточно, — ответил я.
— Если дорого, то хорошо. Потому что кому угодно можно подарить бутылку посредственного вина, но только не Елене... Елене нужно дарить только самое лучшее... она хорошая женщина... она почти самая...
Сеньор Донжуан замолчал, вернул мне вино.
— А она здесь давно? — спросил я, пряча бутылку обратно за пазуху.
— Елена? Елена — давно... Вообще-то она могла бы и не жить здесь... её тут никто не держит... Просто ей больше негде жить... и она привыкла... Она, пожалуй, самая нормальная в этом доме. Считая врачей, — сеньор Донжуан беззвучно рассмеялся.
Эта информация была очень интересной, однако окончательно сбила меня с толку. Сперва я думал, что Елена такая же больная, как и все обитатели дурдома, теперь же получалось, что всё не так прозаично, как я себе вообразил. Определённо, здесь крылась какая-то тайна. Я попытался вспомнить лицо Елены и... не смог этого сделать. Я усиленно напрягал память, но как только образ Елены начинал приобретать более-менее чёткие очертания, он, как по мановению волшебной палочки, тут же таял, растворялся, рассыпался в безликую мозаику, как будто кто-то поворачивал трубку калейдоскопа прежде, чем разноцветные стёкла складывались в осмысленный узор. Я даже начал сомневаться, что узнал бы эту женщину, если бы когда-нибудь вновь встретился с ней на улице. Да, наверное, я не обратил бы на неё никакого внимания... Видно, утром я был не в лучшей форме...
— А вы? — спросил я.
— Я?
— Да, вы. Какой у вас подарок?
— Книга, — гордо сказал сеньор Донжуан. — Я подарю Елене хорошую книгу. Знаешь, она обожает книги.
— И что за книга?
— Честно говоря, не знаю, — пожал плечами сеньор Донжуан. — Я попросил своих друзей оттуда... — он махнул рукой в сторону окна, — выбрать что-нибудь получше, сам-то я не особенно разбираюсь... и они купили вот это...
Он подошёл к кровати, достал из-под матраса прямоугольный предмет.
— Смотри... красивая...
Чтобы я смог в полной мере оценить красоту его подарка, сеньор Донжуан включил фонарик и посветил мне.
— О, Господи! — вырвалось у меня.
Книга была в красочной глянцевой суперобложке, на которой красовалась полуобнажённая брюнетка с пистолетом. «Месть настигнет тебя» — так называлась эта книга.
— Что-то не так? — спросил сеньор Донжуан.
— При всём уважении, — запинаясь, ответил я, — но я бы не советовал дарить хорошему человеку такую книгу.
— Почему? — удивился сеньор Донжуан.
— Это плохая книга, — грустно сказал я. — Уж поверьте.
— Серьёзно? — разочарованно протянул сеньор Донжуан.
— Совершенно серьёзно.
— Но это дорогая книга!
— Я знаю. Но, как ни прискорбно, такие книги годятся только на растопку печи.
Он взял книгу в руки, вздохнул и бросил её в угол.
— Почему-то я верю тебе. Я совсем не разбираюсь во всех этих буквах... Что же мне теперь делать?.. Как же я без подарка?..
— Давайте вместе подарим мой подарок, — предложил я.
— Твой? — оживился сеньор Донжуан.
— А почему бы и нет?
— Хм... неплохая идея. Знаешь, ты меня просто спас!
— Да что там, — смутился я.
— Ну, что ж, с подарком мы определились... Сколько, кстати, времени?
— Я думаю, скоро полночь.
— Тогда нам пора. Давай ещё покурим и двинемся потихоньку.
Мы молча курили. Мне в голову лезли разные мысли; от некоторых из них становилось смешно, от некоторых — тошно. Я чувствовал себя, как будто во сне. Куда я попал? В Зазеркалье? В страну Вечного Лета? Рядом со мной стоял и курил самый настоящий сумасшедший, называющий себя Донжуаном. Впрочем, не самый худший из людей, встречавшихся мне... И это только начало... Я даже не мог предположить, что будет дальше. Кого я тут встречу ещё, пока пытаюсь догнать белого кролика с красными глазами?..
Потом сеньор Донжуан взял меня за руку и вывел в коридор. В коридоре было темно, как в утробе. За спиной осталась комната, наполненная табачным дымом, шлюз, соединяющий меня с внешним миром. Там на полу, в тёмном углу, лежала книга в красочной суперобложке с идиотским названием «Месть настигнет тебя». Ещё на ней чёрными буквами была выведена фамилия популярного в народе автора, та же, что и в моём паспорте...
Мы начали медленно двигаться. Вниз по кроличьей норе...

Мы двигались. Мы совершали движения. Лишённые смысла движения — я знал, я чувствовал. Туман был нашей одеждой. А где-то рядом царила ночь, кружила вокруг, мерцала звёздами, но мы, заключённые в кокон тумана, ощущали лишь её дыхание, мы не видели ничего, кроме матового мрака — мы двигались сквозь матовый мрак. Казалось, Земля вновь стала безвидна и пуста, как когда-то давно, когда ещё не были сказаны слова «Да будет свет!».
А потом пошёл дождь. Из ниоткуда. Рождённый тучами-невидимками. Сопровождаемый характерным шорохом-шумом-тишиной. Хотел ли он предупредить нас? Остановить? Заставить повернуть назад? Не знаю... Я старался не думать об этом.
В воздухе витала некая неестественность, иллюзорность. Не скажу, что мне было не по себе — нет. Мы просто продолжали двигаться. Мы были в пути, и всё, что происходило вокруг, казалось нам не более, чем одним из отрезков этого пути.
Дождь ретировался только на рассвете. Какое-то время он ещё неосязаемым призраком шевелился где-то неподалёку — мы слышали его легчайшую поступь в стороне от дороги, — но затем всё же оставил нас окончательно. Дальше нам было не по пути.
Туман между тем начал перевоплощаться. В размытые силуэты деревьев. В звонкие напевы утренних птиц. А чуть позже — в бело-жёлто-мутное пятно солнца.
Плащ, впитавший в себя влагу ночного дождя и утренней росы, отяжелел, пригибал к земле, будоражил усталость. Грязь, налипшая к сапогам, то и дело сбивала ритм шагов.
Дорога на Филериол.
«Где-то здесь должен быть дорожный указатель», — мой спутник молча кивнул в сторону запада.
«Да, я помню», — промолчал я в ответ.
Указателя мы так и не обнаружили. Четырьмя неделями раньше, когда мы уходили из Филериола, указатель был на месте. Четыре недели... Бездна времени.
Донна Инезилья тогда была с нами. Донна Инезилья... Инеза... бедная девочка... Скверная с ней вышла история.
В последнее время я достиг наивысшего уровня цинизма — я признался себе в этом. Я разучился плакать. Не пускать слезу, а именно плакать. А раньше я только и делал, что плакал. Смешно вспомнить! Инеза, кстати, никогда не плакала. Она была такой хрупкой... смуглая кожа её казалась прозрачной, но болезненный вид этой семнадцатилетней донны резко контрастировал с взглядом её серых глаз, живых и умных. Взгляд зрелой, опытной женщины.
А с леди Фи всё было наоборот. Фиона вообще была легкомысленным созданием. Впрочем, осуждать её было не за что, ведь легкомыслие скрашивает годы. Легкомыслие — единственная вещь, способная омолодить такую женщину, как Фиона. Что меня в ней раздражало, так это то, что она плакала столь же часто, сколько и смеялась. И была в леди Фи какая-то внутренняя гармония, коей не было в донне Инезе, некая постоянность и предсказуемость.
А ещё Фиона любила зелёный цвет, цвет её глаз. Зелёный цвет шёл ей.
У Инезильи глаза были серые, и зелёный цвет оставлял её равнодушной. И любой цвет шёл ей.
Туман матово-белой полупрозрачной паклей ещё цеплялся за вершины гор, но солнце, сверкающая золотая монета, пригревало уже вовсю. Апрельское утро. Странное утро. Несмотря на прелесть и красоту, враждебное утро. Слишком спокойное.
У меня есть своя теория относительно страха: любой человек существует постольку, поскольку существуют другие люди — всё едино, и потому тот, кто боится, боится самого себя. И только тогда насытится око зрением, и только тогда наполнится ухо слушанием, когда человек поймёт эту простую истину.
Я добился почти невозможного. Я больше не боюсь. Я избавился от страха. В этом мне помогла донна Инезилья. Вообще я многим ей обязан. Но то дело прошлое. Теперь я таков, какой есть. Я безжалостный воин. Не рыцарь, но воин. Рыцари сражаются за репутацию — мне плевать на репутацию. Я сражаюсь сам с собой, я воин. Каждый вдох — моё оружие. Каждый выдох — цель, которую я обязан поразить. Борьба с жизнью за жизнь.
Человек должен стать псом. Я — пёс. Я не страшусь встречи ни с рысью, ни с волчицей, ни со львом. Филериол ждёт меня, но он ещё не знает, что я уже в пути. Просто Филериол исчерпал себя, как лисица, загнанная гончими. Уставший затравленный зверь, все повадки которого давно изучены, но вдвойне опасный в своей злобе и отчаянии, в осознании своего поражения.
...Мы остановились в гостинице «Пифия» на самой окраине Филериола. Хозяйка, грузная, угрюмая, с чёрными усиками над верхней губой, кивнула меланхолично, как будто в последний раз мы виделись не месяц назад, а лишь вчера вечером, протянула ключи от номера и письмо. Письмо было от Фионы. Я бросил письмо в пылающий камин. Не читая. Все письма от Фионы были одинаковы — письма из прошлого.
После завтрака, отдыхая в неуютном, крошечном номере гостиницы, мы лениво обменивались мыслями.
«Тебе совсем не жаль бедняжку леди Фи?». «Мне жаль только Инезу». «Но ведь она умерла». «Жалость к живущим бессмысленна». «И к себе?». «К себе — тем более». «Heartless, сказала бы Фиона». «Фиона излишне сентиментальна». «Она несчастна». «Все несчастны. Любовь делает людей несчастными». «Нам это не грозит». «Не грозит...»
Где-то за окном набирала силу сиеста. Мы отдыхали в каменной прохладе убогих гостиничных стен. Усталость и сон одолевали нас, цеплялись за мысли, искажая, преображая их.