Мы лишь маски на лицах сюжетов,
Персонажи, герои без воли.
Наш контракт превышает бюджеты,
Мы в оковах придуманной роли.

Видим сны, словно мы робингуды,
Нас такими, увы, воспитали.
И на том берегу — сплошь иуды,
А на этом — пушистые крали.

Мы привыкли играть недоумков,
Воспевать благородство бандитов,
Мы ныряем во тьму переулков
И в неон огламуренных стритов.

Мы крепки, словно дабл эспрессо,
И наш щит — эти блеклые маски.
Но мы знаем, что вся эта пьеса —
Черновик недописанной сказки.

Копчёное солнце лениво в закат ползёт.
И я, близоруко щурясь и кутаясь в плед,
Гляжу отрешённо в пылающий горизонт.
Я дон Кихот в отставке, мне четыреста лет.

По меркам всемирной истории я никто:
Не рыцарь, не бес, не какой-то взбалмошный фрик,
Доспехи не в тренде — на мне от кутюр пальто,
Я самый обычный и неприметный старик.

Отнюдь не герой-любовник, не донжуан,
Ведь каждая ночь растворяется в пене дней,
А каждая донна наутро теряет шанс
Стать первой из тысячи встреченных дульсиней.

Я разочарованный странник, я вещь в себе,
Мой шёпот похож на зловещий киношный смех.
Да, жизнь есть борьба, и я в этой своей борьбе
Обрёл целый мир. И, наверное, это грех.

Нет смысла сражаться, здесь нынче иной расклад:
Мои ветряные мельницы схлопнулись в пыль,
На древних руинах отгрохали город-сад,
Но если всмотреться — крапива, полынь, ковыль.

Порою мне чудятся призраки средь живых —
Похоже, что с возрастом зренье чудит-шалит —
В витринах, как в зеркалах безнадёжно кривых,
Я вижу себя, и в руках моих меч и щит.

Нет, я не сошедший с ума. В этом царстве снов
Романтики вымерли — с кем мне играть в войну?
Бесстрашные пешки побили своих тузов,
Им скучно, их развлечение — выть на луну.

Смиренные ангелы пафосно бьют в там-там,
Схоронены все томагавки под до-минор,
А верные оруженосцы остались там,
В сказаньях былых про драконов и мантикор.

Но нам, персонажам наивных седых легенд,
Плевать, кто тут царь, кто тут шут, кто тут враг и друг.
И я, дон Кихот, ожидаю свой хэппи-энд,
Любуюсь закатом и просто курю бамбук.

— Возненавидь меня!
— Готово.
Так проще сердцу и уму.
Кричим, как шепчем: слово в слово,
и все слова — совсем не му-

не музыка, не текст, не песня,
не быт, не быть, не может быть,
не вскрыть, не взвыть,
не-ин-те-рес-но,
заснуть, залить, забить, забыть,

законсервировать навечно,
захоронить и сохранить.
И заточить острее меч! Но
нам не разрезать эту нить.

Устало запоздалый тает снег,
стекая по вискам холодным мелом.
Молю тебя, о вещий мой Олег,
молчи, не предрекай, не жги прицелом,
не обнажи меча, не наступай
на головы друзей, пусть даже мёртвых;
не отпускай грехов, не искупай,
забудь о них. Пусть память будет стёрта.
Пусть будет чистый лист. Стань дураком,
шутом, безумцем, куклой, дном колодца.
Судьба, как беспощадный дырокол,
дырявит всех подряд куда придётся —
бездумно, беспричинно, наугад.
И тает снег, он наполняет реки.
Па — шаг вперёд, и два шага назад —
посмешный танец вечного калеки.
Немыми ртами рвёт эфиры хор
под бодрый ритм бравурного парада.
Хормейстер! Сделай громче этот ор!
А ты молчи, Олег. Молчи. Так надо.

Ветер зовёт за собой — плачет, шепчет —
шумом дождя, гулом столетних сосен.
Он, как и я, мечет впустую жемчуг.
Он, как и я, тоже рождён осенью.

Ветер зовёт — за горизонт, к югу —
дышит в ночи: «Жги, зажигай свечи.
Ты, как и я, стань, обратись вьюгой!
Ты, как и я, расстай, растворись в вечности!»

Я остаюсь — собираю свои камни,
перебираю списки имён-отчеств.
Это такой способ старинный, давний
выключить, усыпить своё одиночество.

Зима закончится. Но знай: весны не будет.
А будет так: невдох, невыдох и некрик.
Дары — волхвам, а разным прочим — хрен на блюде
Под сладким соусом невидимых интриг.

Зима закончится. Но снег не станет таять,
Снежинки медленно на головы падут.
И обернётся полувыцветшая память
Нелепым ворохом испуганных минут.

Зима закончится. Но спящий не проснётся:
Цветные сны — такой изысканный капкан.
И волки сыты, и верёвка вьётся, вьётся.
И мир — не сцена, а банальный балаган.

Зима закончится. Но двинет вспять планета —
И вновь зима, но только задом наперёд.

Но Некто скажет: «Ах, какое нынче лето!»
И воздух чепчиками пышно зацветёт.

Река течёт. Вода легка.
И бесконечен век.
Я сплю и вижу старика,
Чьи вены — русла рек.

Течёт река. И нет секунд,
Минуты жрут года.
И монотонен «ундервуд»,
И строчки — в никуда.

За слогом слог, морщин узор,
И горбится старик:
Немой банальный разговор
О том, что вечен миг.

Какая ложь, какая блажь —
Этюды на песке;
Размыта волнами гуашь,
И боль в седом виске,

Давленье, дым, туманы снов,
Снежинок лёгкий пух.
Читают губы часослов,
Беззвучье режет слух.

Нежна вальпургиева ночь:
Куда ни глянь — снега.
А где-то день, и где-то дождь,
И грязь — не грязь, нуга!

Стихии ярость, ветра вой!..
Младенец крепко спит.
Старик качает головой
И в зеркало глядит.

А однажды я вспомню. И будет и горько, и сладко,
И, наверное, весело. Весело!.. весело, но
Отражение в зеркале мутном — лукаво, украдкой —
Подмигнёт, словно мы с ним знакомы, знакомы давно.

Вот уж скоро сто лет, как мы вместе встречаем рассветы.
Вот уж скоро сто лет, как мы вместе. И это рубеж.
Осень — листья, зима — снегопад, и короткое лето,
И, конечно, весна с целым ворохом свежих надежд.

Полусон, полуявь, полумрак и тревожные тени —
Параллельные линии в точке сойдутся — а вдруг?..
Это точка кипения, точка соприкосновенья,
Это даже не точка, не точка, а замкнутый круг.

Будут старые фото привычно пылиться на полках
Как ответ на извечный избитый вопрос «быть — не быть?»
Отражение вдрызг разлетится на сотню осколков.
И я вспомню, я вспомню, чтоб снова с улыбкой забыть.

Лето в подворотнях увядало,
в лужах отражались тополя;
в палую листву, как в одеяло,
куталась озябшая земля.

В небе облака чертили схемы
массовой миграции в Эдем:
там, в Эдеме — розы, хризантемы
(даже чай — из роз и хризантем!)

Ну а здесь — сезон дождей вчерашних
и грядущих бесконечных вьюг.
Но в кармане козырь — ключ от башни,
в коей скрыт наш личный вечный Юг.

...Осень тяжело дышала в спину
и дождём стегала, как кнутом.
Мы брели, прозрев наполовину.
Мы искали наш пропавший дом.

Порхают тени. И горит камин.
Играют искры в зеркале паркета.
Горит камин, моё ручное лето.
В стакане — кофе, сладкий терпкий сплин.

Уютный вечер: вот лиловый плед,
Вот россыпь книг, вот на стене картина.
Но, опьянев от дозы кофеина,
Твержу: “Здесь пусто! Ничего здесь нет!”

Мы вспоминаем — робко, иногда —
О том, что быть могло, но не случилось.
Зачем нам это всё, скажи на милость?!
Молчишь? Да, верно, все слова — вода.

Стекают буквы ручейками слов
На чистый лист линованной бумаги.
Но чёрточки, виньетки и зигзаги —
Забытый сон. Один из многих снов.

Мальчик сидит у окна и рисует прохожих,
В каждом неровном штрихе — пресвятая беспечность:
Завтра, вчера и сегодня — всё то же, всё то же.
Прошлого нет. Впереди — бесконечная вечность.

Стрелки часов беспощадны, как стук метронома.
Мальчик рисует — штрихи всё смелее, смелее.
Призраки детства угрюмо блуждают по дому —
Мальчик становится с каждым рисунком взрослее.

Мальчик рисует — не знает, не хочет покоя.
Строятся планы — сюжеты иные, другие.
Прошлое — тусклый узор на облезлых обоях:
Надо бы скомкать и выбросить, но — ностальгия.

Мальчик рисует. А мимо идут караваны:
Запад вывозит голодную мудрость с востока.
Время шалит, расставляет силки и капканы.
Это жестоко, мой мальчик. Конечно, жестоко.

Капает воск, отцветают зажжённые свечи.
Мальчик сидит у окна и рисует прохожих.
Завтра, вчера и сегодня... И утро, и вечер...
Миг или вечность — всё то же, мой мальчик, всё то же.

Алиса бредёт неспешно
    по мокрому тротуару,
и дождь, как шаман, ритмично
    стучит в её чёрный зонт.
Асфальта моря безбрежны,
    в них тонут слепые фары.
И тучи меланхолично
    стекают за горизонт.

Алиса грустит, ей скучно,
    ей хочется приключений:
пусть ведьмы и мантикоры,
    пусть тёмный дремучий лес —
всё лучше, чем дождь докучный,
    чем книжный уют вечерний.
Ну что за противный город!
    Совсем никаких чудес!

Мы рассвет никогда не встречаем,
Наше время — усталый закат.
Мы молчим, и мы знаем: молчанье —
Это яд.

Мы вслепую шагаем над бездной,
Где во мраке теряется взгляд.
Мы боимся, а страх, как известно, —
Это яд.

Осень стелет холодное ложе.
За туманами звёзды горят.
Мы смеёмся, но смех — это тоже
Горький яд.

Время замерло. Дремлет Везувий.
Чёрный кофе. Коньяк. Шоколад.
Мы беспечны, мы пьём без раздумий
Этот яд.

Силуэты размытых идиллий
На часах крутят стрелки назад.
Мы лишь спим. Этот сон — самый сильный
Яд.

Снег. Это просто снег. И прогноз погоды
вкрадчиво нам диктует: лежать, уснуть.
Люди уходят — люди иной породы.
Только слова. И слёзы густы, как ртуть.

Тройка, семёрка — стрелки сошлись в зените,
магия чисел, очередной мираж.
Люди уходят. Время — бесстрастный зритель —
слушает бесконечный минорный марш.

Ветер срывает шляпы с немых прохожих.
Врёт календарь: мол, вторник, среда, четверг...
День или ночь — по сути одно и то же.
Люди уходят. Снег. Это просто снег.

Среди ночи ко мне пришла Королева Крыс
И, сверкая зрачками жёлтыми, произнесла:
«Знаешь, милый, сегодня умер твой здравый смысл.
Вместо смысла теперь, мой милый, – зола, зола.
Вместо слов у тебя отныне – лишь чистый лист.
Вместо звуков – умиротворяющий белый шум.
Наслаждайся, милый: ты, будто младенец, чист –
Ни желаний, ни огорчений, ни тяжких дум».

Глупо спорить. Задув свечу, я смотрю в окно —
Лунный ветер колышет в звёздной степи ковыль.
И внутри, и снаружи — словно в шкафу — темно,
И как в старом чулане — лишь пыль,
лишь пыль,
лишь пыль…

Ангелы спят, сложив за спиной крылья.
Ветер ещё один день в закат уносит.
Город затих, захлебнулся дождём-пылью.
Завтра наступит весна, а сейчас — осень.

Время молчать, смотреть, наблюдать, слушать.
Дождь атакует карниз глухим стаккато.
Чья-то немая тень босиком по лужам,
Голову спрятав в плечи, бредёт куда-то...

Грустно без рифм человеку в стране дураков.
Эх, напишу-ка, пожалуй, какой-нибудь стих.
Если получится, сляпаю сборник стихов:
Точки, тире да десяток-другой запятых.

Кофе. Коньяк (десять грамм). Полумрак. Тишина.
Эй, вдохновенье, приди: уж открыта тетрадь!
Жду. Но молчит вдохновенье. Ну что за страна?!
Рифмы задумали в прятки со мною играть.

Ладно. Обманный маневр: зажигаю свечу.
Рифмы, слетайтесь скорее на пламя свечи!
Жду, затаившись. Сачок приготовил. Молчу.
Чу! Появилась прекрасная рифма в ночи!

Пчхи! Не сдержавшись, чихнул... Не везёт, как всегда:
Рифму спугнул — лишь пылинка поймалась в сачок.
Впрочем, свеча и сачок - это всё ерунда,
Лучше попробую рифму поймать... на крючок.

Снасти достал. Пусть наживкою будет словарь.
Я, в предвкушенье, что рифмы попрут косяком,
Жду. Не клюёт. Лишь какой-то премудрый пескарь
Мимо проплыл, у виска покрутив плавником.

Бой не окончен! Последнее средство — капкан.
Вот и приманка: засаленный пряник и кнут.
Кофе. Коньяк (десять грамм... или, может, стакан?)
Жду. Только рифмы ко мне всё никак не идут.

Вроде, прошло пять минут... или час... или два...
Глядь: мой капкан заржавел и полынью зарос,
Вместо зубов у капкана — густая ботва.
В общем, не ловится рифма. Обидно до слёз.

Тишь. Полумрак. Только раки свистят на горе.
С рифмой играть я, однако, совсем не мастак.
С горя завою, укрывшись в своей конуре.
Житель страны дураков — однозначно дурак...
Кофе... Коньяк...

Среди ночи ко мне пришла Королева Крыс
И, сверкая зрачками жёлтыми, произнесла:
«Знаешь, милый, сегодня умер твой здравый смысл.
Вместо смысла теперь, мой милый, – зола, зола».

Глупо спорить. Задув свечу, я смотрю в окно —
Лунный ветер колышет в звёздной степи ковыль.
И внутри, и снаружи — как в старом шкафу — темно,
И как в старом чулане — лишь пыль, лишь пыль, лишь пыль…

Мне часто кажется, что ночь светлей, чем день
(Я не могу найти ответа — почему?),
Когда приходит расслабляющая лень,
И мне так хочется остаться одному.

Вокруг безжалостно в квартирах гасят свет,
Он мотыльком сгорает в пламени ночи…
Я написал бы самый лучший твой портрет,
Да он растает в блеске утренней свечи…

Я король без короны и свиты,
Я сижу за игральным столом.
Все тузы козырями побиты
И укрыты зелёным сукном.

Мой соперник – безмолвие трона:
Взгляд холодный, довольный и злой,
Амальгамой сверкает корона –
Он такой же, как я, но другой.

Ставки сделаны, гимны отпеты,
Мир давно в состояньи войны:
Вот шестёрки, тузы и валеты,
Вот мечты, вот желанья и сны.

В сотый раз мне идёт та же карта,
Снова бисер сложился в узор.
Не осталось ни капли азарта,
Ведь игра – лишь бессмысленный вздор:

Если проигрыш – боль от паденья,
Если выигрыш – просто тоска.
Не везёт – это то же везенье.
Я играю с собой в дурака.