Сон второй

Что-то нереальное ощущалось в этом ночном воздухе. Почти невидимая в темноте коридоров золотистая нить вела через хитроумный лабиринт в логово страшного чудовища. Но сначала нужно было нащупать эту путеводную нить, а затем вслепую, медленно, очень медленно и осторожно двигаться.
Шли мы молча. Я просто ощущал в своей ладони ладонь сеньора Донжуана и тупо переставлял ноги. Так, наверное, чувствуют себя слепые, ведомые поводырём: немного страшно, но зато можно идти и ни о чём не думать. К такому состоянию, видимо, быстро привыкаешь. Удобно. Хотя и ужасно глупо.
Сеньор Донжуан, несмотря на кромешную темень, за всю дорогу ни разу не воспользовался фонариком: очевидно, дурдом он изучил наизусть. Интересно, сколько лет он провёл здесь? И сколько лет здесь провела Елена? Я снова попытался восстановить в памяти черты её лица. У меня снова ничего не вышло, и я бросил это занятие.
— Осторожно, ступеньки, — прошептал мой Вергилий.
Мы благополучно преодолели два лестничных пролёта.
Абсолютная тишина и полное отсутствие жизни сильно удивили меня. Я думал, что нам встретится по дороге какой-нибудь медицинский персонал: дежурные врачи, сестры, санитары... хоть кто-то, но я ошибся: дурдом как будто вымер. Больных тоже не было видно. Неужели все спят?
— А почему нигде никого нет? — спросил я.
— Мы есть, — усмехнулся сеньор Донжуан.
— Я серьёзно спрашиваю.
— А я серьёзно отвечаю. Кого ты хотел здесь увидеть в такой час? По ночам у нас даже в туалет никто не ходит: у каждого своё персональное судно. И вообще, чего зря шататься по коридорам, когда...
— Когда — что? — спросил я.
— Увидишь.
И вскоре я увидел. Но если быть точным, сначала я почувствовал запах, запах жареной курицы, потом я услышал гул голосов, затем я разглядел свет (узкую полоску света под дверью в одну из палат), а уже после всего этого — увидел.
— Вы же говорили, что большой рубильник внизу... — только и успел сказать я, когда мы вплотную приблизились к полоске света.
Сеньор Донжуан толкнул дверь.
Я застыл на пороге в полном недоумении: мне показалось, что я попал в сказку. Комната впечатляла своими размерами, это не была обычная палата; я заметил на двери табличку с надписью «Ординаторская». «Понятно»... — подумал я, хотя решительно ничего не понимал. Электрический свет всё же отсутствовал, но его с успехом заменял свет, наверное, целой сотни свечей; свечи, в подсвечниках различных форм и модификаций, были повсюду — на столах, на стенах, на тумбочках, на подоконниках и даже на полу. В самом центре несколько столов составляли Т-образную фигуру, покрытую скатертью и заставленную множеством блюд, а также бутылками всевозможных форм и содержаний, рюмками, стопками, бокалами, стаканами, фужерами и прочими столовыми принадлежностями и праздничными атрибутами. На стене красовался плакат с надписью «Поздравляем с Днём рождения!». В центре стола благоухал неимоверных размеров букет белых роз. И повсюду были люди (всего человек двадцать-двадцать пять — не меньше). Мужчины в основной своей массе были одеты в казённые цветастые пижамы (и сеньор Донжуан, кстати, тоже), женщины — в домашние халаты, кое на ком были спортивные костюмы, человек пять-шесть носили белые одежды медицинского персонала.
Короче, сумасшедший дом.
— Запаздываете, молодые люди!
Прямо передо мной возникла Елена. Я сразу узнал её. Непонятно, как я мог забыть?!.. На Елене было ослепительно-белое платье с вырезом, обнажающим впадинку между грудями, в которой покоился крестик из какого-то чёрного блестящего камня на тонкой золотой цепочке. Волосы её жгуче-чёрного цвета, рассыпанные по обнажённым смуглым плечам, казалось, сверкали в сказочном свете свечей. Тёмные глаза, полные иронии, разглядывали меня.
— Я вижу, вы успели побриться и сменить наряд на более достойный, — насмешливо сказала она. — Но мне кажется, вы смотритесь здесь, среди пижам и халатов, несколько нелепо в костюме и при галстуке. Вам удобно?
— Спасибо, вполне, — ответил я. — Ведь я пришёл на праздник. А вы?
— Я? — она прищурила глаза.
— Вы тоже одеты несколько не по-домашнему.
— О, как вы наблюдательны! Однако это мой праздник, и мне сегодня простительны некоторые слабости. Вы так не считаете?
— Да, конечно... это ваш праздник... и позвольте вас поздравить.
Я почувствовал лёгкий толчок в бок — сеньор Донжуан напоминал о себе. Я достал из-за пазухи бутылку вина.
— Это от нас...
— Мерси, — Елена взяла вино и протянула мне руку.
В тот же миг я был самым грубым образом оттеснён в сторону: сеньор Донжуан схватил протянутую руку и галантно запечатлел на ней поцелуй. Елена улыбнулась, и морщинки расползлись в разные стороны от уголков её глаз. Когда она улыбалась, то выглядела немного старше своих тридцати трёх лет.
— Что ж, прошу к столу! Ждали только вас.
За столом я оказался между патологически худощавой женщиной лет сорока, одетой в белый халат и беспрестанно хохочущей, и гладко выбритым мужчиной в красно-белой пижаме, серьёзным, как священник во время службы. Женщину звали Ниной. Мужчина мне не представился. Нина тут же сообщила, что работает медсестрой в данной клинике уже пятнадцать лет, она не давала мне скучать, рассказывая различные истории из жизни душевнобольных, а историй этих, как я заметил, она знала несметное количество.
— Странный здесь контингент подобрался, — сказал я Нине.
— Почему? — спросила она.
— Ну... и персонал и больные — все вместе... ночью... да ещё и водку пьют...
— А, вот вы о чём. В этом как раз нет ничего странного. Знаете, есть в народе мудрая поговорка: какой идёшь — таких встречаешь.
— Что-то я вас не понял...
— Не понял? Ну и слава Богу. В конце концов никто не застрахован от того, что в один прекрасный день не сойдёт с ума.
— Вы меня пугаете.
— Правда? — она оглушительно расхохоталась и подмигнула мне. — На самом деле сойти с ума не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Лежал у нас, например, тут один человек, он был влюблён не то в какую-то певицу, не то в актрису. Так вот, его жене надоела эта безобидная страсть, она просто вызвала дежурную бригаду, его привезли сюда, а он со злости возьми да и разбей доктору очки. И знаете, этого человека продержали здесь полгода.
— Серьёзно?
— Совершенно! И что самое ужасное, — добавила Нина шёпотом, — тот доктор теперь главврач, — она снова громко засмеялась. — А Елена, между прочим, его жена.
— Чья?! Главврача?
— Вообще она немного странная, вы не находите? В третий раз празднует своё тридцатитрёхлетие.
— В третий раз?
— Да, третий год подряд. Но она всем здесь нравится, потому что плевать хотела на всё. И на своего мужа. И на его правила. Некоторые просто влюблены в неё.
— Я заметил...
— Сначала их было мало, — мрачно пробормотал вдруг мой сосед.
Я развернулся к нему.
— О чём вы?
— Время для них давно потеряло свою ценность, — продолжал тот, глядя прямо перед собой, — но, с другой стороны, ведь только то, что не имеет ценности — бесценно.
— Настоящий сумасшедший. Между прочим, бывший боксёр, — сообщила мне Нина шёпотом, — однако совершенно безобидный, но нудный, что моя свекровь.
— Они просто жили, существовали — одними инстинктами, — говорил настоящий сумасшедший. — Поэтому потом их стало больше. Они не изменились, они остались такими же, какими были в начале, в своём начале. У них оно было — своё начало, выстраданное, счастливое, тёмное, светлое, разное, но своё. Они могли бы называться Богами, если бы было кому их так называть — сами они были чужды каких-либо суеверий, и такое бывает. Так и жили. Жили, где придётся, но в основном на руинах былых начал — вернее, былого начала, в подвалах и катакомбах прежнего величия, прячась от жестоких ветров и палящего солнца, хотя и знали, что невозможно избежать неизбежности.
— О ком это он? — спросил я Нину.
— Не знаю. Он всё время что-то сочиняет, не обращайте внимания.
— Таковым было начало очередной спирали Великого Вихря, — сказал сумасшедший и замолчал.
Нину кто-то пригласил танцевать, и она ушла, оставив меня в полном недоумении. Бывает же такое! Значит, Елена — сумасшедшая жена психиатра. Оригинально!
Веселье между тем набирало обороты. Елена сияла. Люди пили и ели, и провозглашали тосты. Я заметил, что те, кто был в белых халатах, спиртного практически не употребляли. Этот факт действовал успокаивающе.
Зазвучали «Эти глаза напротив», и какая-то рыжая дама с водянистыми глазами в выцветшем зелёном халате и синих махровых тапочках потащила меня танцевать вальс.
— А я за вами наблюдала, — сказала она мне на ухо, её тапочки громко шаркали по мраморному полу ординаторской.
— Вот как?
— Да. И, между прочим, я вас знаю.
— !?..
— Я просто обожая ваши книги!
— О, господи!
Оказывается, у меня были свои поклонники в дурдоме.
— Вы пишете что-нибудь новенькое? — спросила она.
— Сейчас нет, — я пожалел, что пошёл танцевать.
— Жаль. Я тоже хочу написать роман. Но я абсолютно бесталанна.
— Чтобы писать такие романы, как у меня, талант вовсе не требуется, — улыбнулся я.
— Да что вы говорите? А что же тогда требуется?
— Умение быстро печатать. Этому можно запросто научиться за месяц, уверяю вас.
Рыжая дама с искренним изумлением посмотрела мне в глаза. Потом рассмеялась.
— А, я поняла! Вы пошутили!
И она была совершенно счастлива. Позже я видел, как она возбуждённо о чём-то рассказывала Елене, после чего Елена подошла ко мне и, беззастенчиво разглядывая меня, как скелет кроманьонца в музее антропологии, полувопросительно-полуутвердительно спросила:
— Значит, вы писатель?..

* * * * *
Вдова Анна, одетая в длинную розовую ночную рубаху, аккуратно задула все свечи, оставив лишь одну. В углах комнаты, там, куда не мог пробиться тусклый свет свечи, ожил и зашевелился полумрак. Невидимый, спрятавшись за тяжёлой портьерой, я любовался маленькими сочными губками, чистым покатым лбом, идеальной формы носом, распущенными ко сну густыми чёрными волосами, ниспадающими на полную, зовущую грудь.
Вдова Анна, медленно опустившись на колени перед небольшим деревянным распятием, перекрестилась, сложила прекрасные руки на груди, склонила голову. Тени на гобеленах замерли, точно капельки росы на лепестках розы: стоит чуть пошевелиться, вздохнуть поглубже — и они оборвутся. Свеча, покоящаяся в строгом бронзовом канделябре, казалась нарисованной — пламя будто застыло, нереальное в своей неподвижности.
И не нужно было иметь уши, чтобы услышать слова, что шептала прелестная вдова Анна, шептала, не размыкая губ:
«На ложе моём ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, улицам и площадям и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи, обходящие город: не видели ли вы того, которого любит душа моя? Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него и не отпустила его...»
Старая песнь, великолепная донна! Ох, какая старая песнь! Недопетая песнь. Благоухание наивных слов! О, Сумалита, ты ищешь успокоения? Что ж, ждать осталось недолго, моя драгоценная.
Заколыхались на окне лёгкие занавески, дрогнуло пламя свечи, испуганные тени качнулись на гобеленах, вновь ожил по углам полумрак.
Вдова Анна встала с колен. Вдова Анна задула свечу.

Догорал день, свеча в руках Господа. Просыпалась ночь суть грехи человеческие. Проснулись и мы.
«Ты видел?» «Видел». «Ты слышал?» «Слышал».
Пока хозяйка готовила ужин, я писал письмо леди Фионе. По-испански. Бедняжка Фи знала только английский.
Потом хозяйка принесла жаркое. Всякий раз, видя её мрачное лицо, я хохотал в душе нездоровым смехом. Вновь и вновь. Пифия! — она назвала гостиницу своим именем. Её родители были либо дураками, либо мудрецами: только дураки или мудрецы могли окрестить свою дочь именем жрицы-предсказательницы. Свою немую дочь! Она была похожа на закопчённое стекло, через которое наблюдают за солнечным затмением, — нехитрая безделушка, нужная и бесполезная одновременно. Впрочем, она готовила довольно сносное жаркое, эта женщина-приведение. Совершенное существо, умеющее молчать.
Вообще, молчание — лучшая из добродетелей. Я люблю молчание. Поэтому леди Фи часто меня раздражала. Поэтому леди Фи получает письма, написанные по-испански.
Эх, зеленоглазая Фиона! Если бы ты умела читать по-испански, ты давно бы меня разлюбила. Где-то в глубине души я бы, наверное, даже хотел, чтобы ты умела читать по-испански. Но тебе достаточно и того, что твоё имя по-испански пишется так же, как и по-английски. И знаешь, что самое забавное, Fiona? Самое забавное то, что я всегда пишу тебе правду. Из этих писем можно по лоскутам сложить мозаику моего сердца. Или того, что вместо него вложил в мою грудь Всевышний. Но тебе не важно, что там у меня внутри — человеческий орган, окаменелый комок глины или осколок холодной звезды. Только поэтому я и отправляю тебе эти письма. Только поэтому.

* * * * *
Если бы мы жили в средневековой Европе, то Елене связали бы руки и ноги и так бросили бы в реку, и смотрели бы, утонет или не утонет. Елена бы не утонула. После этого её выволокли бы баграми из воды на берег и, сорвав одежды, привязали бы к позорному столбу на главной площади перед собором и оставили бы, чтобы праведные горожане могли оскорблять её и плевать ей в лицо, и насмехаться над ней. Потом к её ногам бросили бы вязанки дров, облили бы их маслом и, перекрестившись, подожгли бы. И развеяли бы прах её по ветру. Ashes to ashes. Dust to dust.
Итак, Елена была ведьма. Она околдовала меня при первой нашей встрече, и чары её были настолько сильны, что я даже не смог запомнить её лица. И здесь все были околдованы ею. Казалось, что именно Елена является настоящей хозяйкой клиники, что врачи, медсёстры и санитары — только орудие её тонкого управления, а все сумасшедшие потому сумасшедшие, что Елене просто захотелось сделать их таковыми.
Возле неё постоянно кто-нибудь находился. Мужчины по очереди приглашали её танцевать. Женщины шептали ей на ухо какие-то свои, женские, откровения. Я же наблюдал за всем этим шабашем со стороны. Было весело. Гремела музыка. Танцевали сумасшедшие. Время от времени Нина рассказывала мне очередную историю, и мы смеялись. Я надеялся выудить из неё как больше информации о Елене, но первым начать разговор на эту тему не решался. Так продолжалось довольно долго. Потом кто-то принёс карты, и несколько человек сели играть. Играли в покер.
— Сегодня разрешены все человеческие слабости! — хохотнула Нина.
— Все? — спросил я.
— Почти все.
Игроки с совершенно серьёзным видом делали ставки.
— На что они играют? На деньги?
— На желания, — ответила Нина.
— Как дети...
— Все мы в какой-то мере дети, — сказала Елена, она незаметно подошла к нам сзади. — Вам не скучно? — спросила она у меня.
— Нисколько.
В этот момент Мирей Матье запела «Der Pariser Tango», и все танцующие вдруг перестали танцевать и расселись по своим местам.
— Что случилось? — спросил я.
— Слишком сложные ритмы, — сказала Елена. — Они не знают, как двигаться под такую музыку. А вы танцуете танго?
— Никогда не танцевал танго. Вальс — пожалуйста, а вот танго...
— Но вы ведь видели, как это делается? Да? — Елена взяла меня за руку. — Тогда идёмте.
— А может и все... — сказала Нина.
— Ты о чём? — повернулась к ней Елена.
— Мы тут беседовали о человеческих слабостях, — Нина лукаво прищурилась.
Елена вывела меня в центр импровизированной танцплощадки и попросила включить песню сначала. Множество пар глаз с любопытством рассматривали нас.
— Кажется, я схожу с ума, — сказал я. — Я не умею...
— Расслабься... Да, теперь нам нужно перейти на «ты», ведь мы собираемся танцевать танго, — Елена совершенно серьёзно посмотрела мне в глаза, — а танго не терпит условностей. Просто чувствуй... и закрой глаза, они тебе ни к чему. Просто чувствуй... просто чувствуй...
Началось. Я закрыл глаза. Елена опять что-то наколдовала, превратила меня в танцора танго. Бедро к бедру. Охос. Грудь к груди. Кортес. Щека к щеке. Всю жизнь я только и делал, что танцевал танго. Охос... Кортес...
Это был сон. Я как будто видел себя со стороны. Себя и Елену. Мы танцевали танго, а на нас смотрели сумасшедшие. Я не слышал звуков музыки, я слышал лишь, как стучит кровь у меня в висках, и чувствовал, как вздымается грудь Елены, и я дышал в такт с её дыханием, я двигался в такт с её дыханием. Одно сердце. Одна душа. Две пары ног. Я был ею. Она была мною. В эти мгновения она узнала обо мне всё, чего ещё по каким-то причинам не знала. И позволила мне узнать кое-что о себе.

— У одного моего знакомого была морская свинка, которая умела танцевать танго, — сказал сеньор Донжуан, он вытащил меня в коридор, и от него сильно несло перегаром.
— Ну-ну, — сказал я.
— Ты не веришь?
— Морские свинки не танцуют танго.
— Ты уверен?
— На сто процентов.
— Хм... твоя проницательность просто умопомрачительна. Действительно, я обманул тебя. Морская свинка моего знакомого не танцует танго. Морская свинка моего знакомого танцует вальс. Вернее, танцевала. Теперь она дохлая. Она прогрызла клетку и убежала. И мой знакомый, будучи не совсем в трезвом состоянии, случайно наступил на неё. Вот так ни за что ни про что пропало талантливейшее животное. Печальная история, не правда ли?
— Бред, — сказал я.
— Вовсе и не бред! — сеньор Донжуан грохнул кулаком по стене. — Вовсе и не бред, чёрт возьми! Ты думаешь, я сумасшедший?! Ты так думаешь?! Возможно я и сумасшедший, но совсем чуть-чуть сумасшедший! Зато ты осёл! И ещё неизвестно, что хуже.
— Вам пора спать, — сказал я.
— К чёрту спать! Это тебе пора спать! Собирай свои манатки и иди домой, пока...
— Что — пока?
Увернуться я не успел: сеньор Донжуан резко размахнулся и ткнул мне в челюсть кулаком. От неожиданности я отступил на два шага назад.
— Как тривиально, — произнёс я.
Следующий удар пришёлся мне прямо в нос. В носу что-то хрустнуло, я почувствовал тёплую влагу на губах.
— Со временем Вихрь породил других — временных, — услышал я у себя за спиной бесцветный голос моего соседа по столу, бывшего боксёра, и в тот же миг меня повалила наземь жуткая боль в паху.
— Некрасиво, господа... вдвоём на одного... — прошептал я.
— Зря ты пришёл, — сказал сеньор Донжуан и пнул мне в лицо. Я поблагодарил Бога за то, что он был в тапочках, а не в ботинках.
— И первым словом в их языке было слово БОГ, — тут же (и туда же) добавил его серьёзный союзник.
Я закрыл лицо руками.
— Они долго не знали, что делать с этим странным словом: у всего уже были свои имена. (Боль в груди). Иногда появлялись особенно дерзкие, те, что думали: БОГ — это я. (Боль в почках). И все сперва верили: истинно так. (Боль в районе желудка). Но самозванцы уходили, а странное слово оставалось. (Ещё раз в живот). И вместе с ним оставалось ещё ЧТО-ТО, непознанное, непознаваемое (удар по шее), а значит — великое, достойное любви и вселяющее ужас. (И ещё по шее).
Сначала я надеялся, что сознание быстро покинет меня, но избиение продолжалось, а сознание я всё не терял. Возможно, в этом были виноваты шизофренические комментарии, сопровождающие насильственные действия, производимые надо мною: невольно я прислушивался к ним, сам не знаю почему... была в них какая-то скрытая сила, я бы даже сказал, что они помогали мне преодолеть боль. Однако, ничто не вечно под луной, не вечными оказались и мои страдания. Вскоре психам надоело меня пинать. Потом был долгий путь в палату сеньора Донжуана, который я проделал лёжа на спине: меня волокли за руки. Чести ради, по пути я попытался кусаться, но, бесцеремонно получив по зубам, решил, что время отмщения ещё не пришло, и успокоился. В общем-то ехать на спине было намного приятнее, чем получать по почкам (если, конечно, не упоминать о спуске по ступенькам).
Через некоторое время я очутился на свежем воздухе. Уму непостижимо, как я умудрился не свернуть себе шею, при помощи верёвочной лестницы преодолевая пространство между вторым этажом и землёй. Кое-как спустившись, я прилёг на холодную почву и наблюдал за тем, как сеньор Донжуан втягивает свою проклятую лестницу обратно.
— Они не писали священных книг, не слагали героических песен — они предпочитали забвение, — услышал я напоследок. — Так было удобнее. Так было проще. К тому же им казалось пустой тратой времени увековечивать самих себя. Однако они не возражали, когда это делали другие. А другие всегда находились. Всегда находились благородные рыцари или благочестивые девы, которые получали удовольствие от самоунижения и от возвеличивания тех, кого они сначала называли Богами, а затем переименовали в Демонов, оставив себе лишь одного, трёхликого, Бога. Рысь. Волчица. Лев.
Сеньор Донжуан не стал прощаться со мной и молча закрыл окно. Я с тоскою вздохнул и пополз прочь. Кое-как выбравшись за ограду, я сел, прислонившись к фонарному столбу, и осмотрел себя. Некогда чистый костюм безнадёжно измят и испачкан. Рубашка порвана. Где-то в коридорах дурдома осталось несколько пуговиц. Галстук, видимо, был утерян в тех же коридорах. Я усмехнулся. Хорошенький день рождения, ничего не скажешь!