Глава 4

То ли в силу привычки, то ли по каким-то иным причинам, но заснуть раньше пяти утра мне не удавалось, и, чтобы не терять даром драгоценного времени и не мучиться бессонницей, лёжа в постели, по ночам я продолжал писать. Однако роскоши спать до полудня я уже не мог себе позволить, по крайней мере, на ближайшие два месяца. Теперь я вставал в девять утра, нетвёрдой от недосыпания походкой направлялся в ванную и принимал душ. Душ возвращал меня к жизни, после чего я завтракал, одевался и шёл к Софии репетировать. Мы занимались часов до двух, к трём я шёл на работу и возвращался домой где-то около полуночи. И так почти каждый день. Я ничего не имел против такого распорядка, единственной проблемой было заставить себя вылезти утром из постели.
Осень — время контрастов. Особенно ранняя осень. Именно ранней осенью в полной мере ощущаешь, что все достижения человечества — лишь бесталанные попытки бесполезного созидания в сравнении с капризной и антистатичной красотой природы. Весёлый, по-праздничному яркий наряд клёнов и тополей... и убогая серость, угрюмая одинаковость многоэтажек — нелепость и безвкусица такого цветосочетания резали глаз и навевали грусть и меланхолию. Природе, наверное, тоже было немного не по себе, и потому целую неделю она пыталась смыть серую краску с домов и проспектов, ежедневно обрушивая на город тонны воды, но, как всегда, у неё ничего не вышло: отделить грязь от грязи ещё никому не удавалось. Наконец, разуверившись в положительном результате благих намерений, природа прекратила тщетные попытки сделать мир лучше и оставила всё как есть.
Установилась сухая и солнечная погода, на улице было относительно тепло, и в один из моих редких выходных Марго решила вытащить меня на свежий воздух, ей захотелось прогуляться. Я сделал было попытку отказаться, но Марго состроила такую обиженную гримасу, что я в конце концов поддался на её уговоры.
Мы немного побродили по улицам вечернего города и осели в одном из летних кафе под открытым небом.
— Скоро все эти кафе исчезнут до самой весны, — грустно сказала Марго. — И почему я не родилась, к примеру, на Сицилии, где не бывает ни снега, ни холодов. Не люблю зиму.
— Кто же её любит?
— Некоторым нравится.
Мы заказали пиво, и нам принесли две кружки тёмного густого пива.
— Давно уже не пила пива, — сказала Марго и сделала небольшой глоток. — Я даже забыла, какое оно горькое.
Я тоже отпил немного, пиво было свежим, холодным и очень вкусным. Лёгкий порыв ветра сорвал с рядом стоящего тополя несколько листьев, и один из них плавно опустился на наш столик. Марго взяла его за ножку и повертела между двумя пальцами.
— Снова осень, — задумчиво сказала она. — Кажется, совсем недавно была осень, и вот — опять. Раньше время летело не так быстро.... Может, мы стареем?
— Да, старушка, стареем, — её слова вызвали у меня добрую улыбку.
— Когда я была маленькой, — продолжала Марго, — я всё гадала, что же будет потом, когда детство закончится, но детство прошло, а я даже не заметила этого. Проходит осень за осенью, и ничего не происходит. Как ты думаешь, так теперь будет всегда?
— Ты пугаешь меня своими мыслями, — сказал я.
— Да нет, мне просто интересно, изменится ли что-нибудь со временем...
— Говорят, много думать вредно.
— А я и не думаю, я размышляю, — Марго бросила тополиный лист на асфальт, под ноги. — В тебе нет ни капельки сентиментальности, — проворчала она.
— На самом деле я до ужаса сентиментален, только тщательно скрываю это.
— Так я тебе и поверила! Я достаточно знаю тебя: ты циничен до мозга костей! — она улыбалась совсем как на фотографии.
— Тогда за что ты меня любишь?
— Я тебя ненавижу!
Мы засмеялись.
— Слушай, давно хотела тебя спросить... а о чём ты разговариваешь со своей подружкой?
— С Софией?
— С Софией, а то с кем же? Или у тебя появился кто-то ещё?
— О музыке. О чём нам ещё говорить? А к чему такой вопрос?
— Мне жаль тебя. Ведь это скучно — часами говорить о музыке, — сказала Марго.
— Мы работаем, — сказал я.
— Через двадцать лет тебе тоже будет пятьдесят, и ты станешь точно таким же, как она. И тогда я наверняка помру от скуки.
— От скуки ещё никто не умирал, — заметил я.
— Значит, я буду первым человеком, умершим от скуки. И меня занесут в книгу Гиннеса.
— Скорее в справочник по психиатрии.
— И после этого он утверждает, что он не циник!
— Этого я не утверждал.
У Марго было на редкость хорошее настроение, я давно уже не видел её столь весёлой. Но, возможно, во всём было виновато пиво. Мы взяли ещё по кружке.
— Если я напьюсь, тебе придётся нести меня домой на себе, — сказала Марго.
— Если ты напьёшься, я тоже напьюсь, — ответил я.
— Нет уж, ты не должен напиваться!
— А тебе не будет скучно одной быть пьяной? — спросил я.
— Нет! Мне будет весело!
— Но утром у тебя будут мешки под глазами. Как же ты пойдёшь на работу?
— Так и пойду, с мешками под глазами, — она засмеялась, глаза у неё блестели.
Смеркалось. Вдоль улиц зажглись фонари, они придавали вечеру некое романтическое очарование. Мы пили пиво, шутили и смеялись.
— Скажи мне честно, тебе нравится твоя новая подружка? — вдруг спросила Марго, она допила третью кружку пива.
— Ты о чём? — мне не понравился тон вопроса.
— Ну скажи! Не притворяйся пуританином!
— По-моему ты напилась, — сказал я.
— Я прекрасно себя чувствую! — возразила Марго. — А ты в неё влюбился.
— Не говори глупостей.
— Я же всё вижу! У неё неплохая фигурка, ты не находишь? — она нервно рассмеялась.
— Иди к чёрту, Марго. Ты сошла с ума, София чуть ли не вдвое старше меня, она опытный музыкант и...
— О, да! Она опытная! Тебе это нравится?
— Ты невыносима! — я достал сигарету и закурил.
— Я хочу ещё пива, — заявила Марго.
— Тебе уже хватит.
— Я сама знаю, хватит мне или нет!
Марго подозвала официанта и заказала ещё кружку пива. Я от пива отказался.
— Я где-то читала, что мужчинам лет до тридцати-сорока нравятся женщины в возрасте, а потом им нравятся только совсем молоденькие девочки, — сказала она.
Я решил не отвечать на её пьяные выпады и молча курил. Официант принёс для Марго пиво, и она почти залпом выпила его.
— Все мужики — извращенцы, — продолжала она. — Они любят только совсем старых или малолеток. Ты читал Набокова? Если бы Набоков не стал писателем, он непременно стал бы маньяком. А о чём, кстати, ты сейчас пишешь? Не о любви к старой деве случаем? Если так, то твоя книга будет бестселлером. Отошли свой рассказ в «Playboy», и они заплатят тебе огромный гонорар.
Марго выпивала очень редко, и спиртное всегда сильно действовало на неё.
— Марго, пойдём домой, — сказал я.
— Я ещё не закончила! — она была порядком пьяна, во всяком случае, казалась таковой.
— Дома закончишь.
Я встал, расплатился за выпитое пиво и поймал такси — перспектива добираться до дома пешком в сопровождении пьяной Марго мне совсем не улыбалась. Марго с гордым видом и, наверное, с чувством выполненного долга уселась на переднее сиденье. Я устроился сзади и назвал таксисту адрес.
— Да тут ведь десять минут ходьбы! — удивился тот. — Погода отличная, могли бы и прогуляться.
— Поехали, поехали, — сказал я.
— А я что? Я-то поеду... — проворчал таксист. — Неплохо время провели, а?
Перехватив в зеркале заднего вида мой мрачный взгляд, таксист замолчал и за всю дорогу больше не произнёс ни слова. Мы тоже ехали молча.
Когда мы вышли из машины, я обнаружил, что Марго совсем расклеилась. Я взял её под руку, она не сопротивлялась.
— Как себя чувствуешь? — спросил я.
— Лучше не бывает, — промолвила она.
На скамейке возле подъезда я заметил сидящую фигуру с до боли знакомыми очертаниями. При нашем приближении фигура поднялась нам навстречу.
— Вы где пропадаете? — спросила фигура голосом Германа. — Поздно уже... О! Ребята, что за праздник отмечали, если не секрет?
— Конец лета, — сказал я. — А ты какими судьбами в наших краях?
— Да так... слушай, можно у вас переночевать? Я со своей поссорился.
— Все одинаковые, — буркнула Марго.
Герман отошёл чуть в сторону, чтобы в свете фонаря лучше разглядеть наши лица.
— А я вижу, вы с разных праздников, — заметил он, внимательно изучив нас. — Маргарита, ты где так наклюкалась?
— Герман, сходи за водкой, будь другом, — попросил я.
— Было бы сказано! — улыбнулся он. — Маргариту мне, конечно, не догнать — она уже на финише, а вот тебя — запросто.
Мы жили на третьем этаже, и, пока я нёс Марго наверх, я на чём свет стоит проклинал того архитектора, что придумал дома без лифтов. Марго стало совсем плохо, и, как только мы вошли в прихожую, её стошнило. Последняя кружка пива была явно лишней. Я унёс тело жены в спальню, снял с него одежду и уложил под одеяло. Тело не сопротивлялось: оно заснуло ещё в прихожей.
— Сколько она выпила? — спустя десять минут спросил Герман, наблюдая, как я вытираю пол в прихожей.
— Четыре кружки пива.
— А если серьёзно?
— Я серьёзно.
— Ты хорошо считал? — недоверчиво протянул он. — Да... ей тренироваться почаще надо. Чтоб меня так отключало после двух литров пива! А, впрочем, удобно: выпил немного и — готов.
Я покончил с уборкой, и мы расположились на кухне. Герман налил себе полстакана водки, чтобы догнать меня, и залпом выпил.
— Что у тебя стряслось? — спросил я его.
— Ничего страшного... немного повздорили с Ольгой, к утру отойдёт.
Ольга — это его жена. Когда родители в младенчестве нарекли её Ольгой, они, по-моему, здорово ошиблись: её стоило назвать Татьяной, потому как характером она была — точь-в-точь пушкинская Татьяна Ларина. И как Герману удавалось с ней ссориться, для меня всегда оставалось загадкой: более миролюбивого человека, чем она, я в жизни не встречал. У меня вообще складывалось такое ощущение, что Герман ссорился со своей женой, а жена с ним — нет. Но такой уж у Германа был характер — ему иногда нужно было с кем-нибудь поругаться.
— А у тебя как дела? — спросил Герман.
— Недавно Марго приготовила кролика, — сказал я.
— Марго приготовила кролика? — переспросил Герман.
— Да, Марго приготовила кролика, — повторил я.
— Ну-ка, давай выпьем, а то я ничего не понимаю.
Мы выпили.
— Значит, Марго приготовила кролика? — опять спросил Герман.
— Угу. С копчёной грудинкой.
— И что?
— Полчаса назад она обозвала меня извращенцем.
— Не вижу связи между кроликом и извращениями, — подумав, сказал Герман. — Надо ещё выпить.
Мы выпили ещё.
— Всё равно не вижу связи, — Герман почесал затылок. — Придётся тебе всё мне объяснить.
Я объяснил.
— Дурак ты, — изрёк Герман, выслушав меня. — Я же предупреждал: не связывайся с примадоннами.
— Да она-то при чём?
— А при том. Есть одна народная мудрость: «Женщина женщине — враг». У них в крови — видеть друг в друге соперниц. Ты же не вчера на свет уродился! Забудь ты о своей Софии. На кой чёрт она тебе сдалась?
— Поздно отступать, — сказал я.
— Гордость мешает, да? — с улыбкой спросил Герман. — Спрячь подальше свою гордость, забудь о принципах. Тебе кто дороже: жена или эта... певичка?
— Да не в этом дело.
— А в чём тогда дело? — Герман разлил ещё по одной, и мы снова выпили. — Я представляю, о чём ты думаешь, — продолжал он. — Обида сердце гложет? Хочешь, я разложу твою проблему по полочкам?
— Валяй, — махнул я рукой; в подпитии Германа постоянно тянуло пофилософствовать, и помешать ему я всё равно не мог.
— Так вот, у твоей проблемы два корня, — начал он. — Во-первых, мужчина и женщина — существа настолько разные, что никогда до конца не поймут друг друга. Даже теоретически, на физиологическом уровне, это невозможно. Посему вступать с Марго в полемику и объяснять ей что-либо не имеет смысла. Она не станет тебя слушать хотя бы просто из вредности. Знаешь, как я решаю с женой проблемы? Элементарно — я ухожу из дома, жена успокаивается, я возвращаюсь, и мы забываем о размолвке, если ссора была пустяковая, или спокойно всё обсуждаем, и каждый идёт на определённые уступки. Такая вот стратегия, стратегия компромиссов. Не знаю, пройдёт ли у тебя такой трюк, но факт остаётся фактом — вы разные, и полного согласия между вами никогда не будет. Поэтому забудь ты о Софии, пойди на компромисс с собой. Иногда нужно идти на компромисс с собой. Но это было во-первых. А теперь во-вторых. Я уже говорил, что женщина женщине — враг? Говорил. Но Марго с Софией тем более враги, потому что София — хуже, чем женщина, она нечто третье. Если хочешь, она существо из параллельного мира. Марго сказала, что София ненастоящая? Так оно и есть, Марго совершенно права. И знаешь почему?
— Почему?
— Потому что София другая, она лучше нас.
— Постой, ты же сказал, что она хуже...
— Следи за мыслью! Я сказал, что она хуже, чем женщина, но она лучше нас всех вместе взятых. Она актриса, она живёт в мире, где все чувства идеализированы, она мыслит другими категориями и поэтому кажется нам ненастоящей. Нам кажется, что это мы — настоящие. Мы, у которых нет никаких ценностей, кроме собственного благополучия, потому что в силу некоторых исторических причин в нас забыли воспитать веру. Мы, в которых из всех основных инстинктов наиболее развит хватательный; мы и не знаем, что можно не только брать, но и что-то отдавать взамен. Мы, для которых искусство в любых его проявлениях — всего лишь развлечение или способ заработать деньги, бизнес. Мы смеёмся над фильмами, в которых люди мрут, как мухи, потому что нам это кажется комичным. Мы привыкли смотреть только себе под ноги или, в крайнем случае, прямя перед собой, потому что, если поднять глаза вверх, нас ослепит солнце: у нас уже нет сил смотреть на солнце и не жмуриться. А если уж мы когда и смотрим на солнце, то исключительно сквозь стёкла солнцезащитных очков. И нам кажется всё это естественным, нам кажется всё это нормальным, потому что мы живём по двум заповедям, и заповеди эти — атеизм и прагматизм. Такие вот пироги. София же устроена совсем не так, ей чужды какие-либо сомнения: если уж она любит — она любит, как Офелия, если она ненавидит — она ненавидит, как леди Макбет. Вся беда в том, что и ты, и я, и Марго — все мы — мы никогда не станем такими, как София, даже если захотим. У нас иной генетический код, диаметрально противоположные хромосомные наборы.
— Ну, ты и загнул, Заратустра! — мне тяжело было уследить за ходом его мыслей.
Сидя в прокуренной кухне и слушая замысловатые логические выкладки своего друга, я подумал, что Фрейд рядом с ним — сущий младенец, Герману стоило всерьёз заняться карьерой психолога. Однако, каким бы прекрасным психологом он ни был, решить за меня мои собственные проблемы он не мог, слишком уж у него всё просто выходило. Всё, о чём он говорил, было, бесспорно, интересно, но ведь это мне, а не ему, предстояло завтра утром разговаривать с Марго. А что я ей скажу? Да ничего я ей не скажу! Скажу, что был пьян и ничего не помню. Совсем ничего.
Я и в самом деле чувствовал, что пьян вдребезги. Что ж, тем лучше. Проснусь утром с болью в висках и дырой в памяти. Скажу, что у меня амнезия. Вдруг поверит?

Я открыл глаза и повернул голову. В голове стучало и грохотало. Марго рядом не было. Часы показывали половину восьмого утра. Интересно, во сколько я лёг спать? Я вылез из-под одеяла, натянул штаны, засунул ноги в тапочки и поплёлся на кухню. Костёр в горле настоятельно требовал, чтобы его потушили. Марго сидела за кухонным столом и пила чай. Под глазами у неё были мешки, большие, сочные, синие.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — Марго вымученно улыбнулась. — Хочешь чаю?
— Сначала воды.
Я выпил стакан воды. Немного полегчало.
— Знаешь, я обнаружила в зале на диване Германа. Он спит, — сообщила Марго.
— Какого Германа? — спросил я.
— У тебя много знакомых с именем Герман? — в её голосе слышалась язвительность и ирония.
— Один, кажется, — я почесал за правым ухом.
— Так вот — он спит в зале на диване. Прямо в одежде. Ты не в курсе, откуда он взялся? — поинтересовалась она.
— Понятия не имею, — сказал я, всем своим видом изображая крайнее изумление; я помнил, что болею амнезией.
— Гм... странно, — Марго подпёрла голову кулаком, голова наверняка была тяжёлой. — Я думала, может, ты знаешь.
— Не-а... — я налил себе крепкого чая и сел за стол.
— Я ничего не помню, — сказала Марго. — Пиво, видимо, оказалось чересчур крепким.
— Видимо, — подтвердил я, — у меня до сих пор туман в голове. Ты случаем не помнишь, во сколько мы легли?
— Я даже не помню, как домой вернулась.
От смеха у меня в голове застучало и загрохотало с новой силой. Я сжал виски пальцами, и боль постепенно утихла.
— У тебя мешки под глазами, — сказал я.
— Ты сам-то в зеркало смотрелся?
С похмелья всегда тянет на чёрный юмор, но сейчас мне на самом деле было смешно. Я не знал, правду ли говорит Марго, утверждая, что ничего не помнит, и понимал, что и она в свою очередь задаёт себе тот же вопрос. Если, конечно, находится при памяти. Именно это Герман, наверное, и называл вчера стратегией компромиссов.
С красными глазами и помятым лицом в кухню вошёл Герман.
— Воды... — хрипло сказал он.
Я налил в стакан воды и протянул товарищу по несчастью.
— Ка-а-айф, — почти пропел Герман, осушив стакан.
— Ты как здесь оказался? — спросила Марго.
— В смысле? — не понял Герман.
— Кажется, мы с Марго вчера несколько перебрали и ничего не помним, хоть убей, — сказал я.
— Она — я понимаю, — проговорил Герман, — но ты... ведь мы с тобой ещё водку пили.
— Водку?!! — я как следует постарался, чтобы мои глаза полезли на лоб от неписаного изумления.
— Да вот же, — Герман указал на пустую литровую бутылку из-под водки, что стояла в углу кухни под подоконником.
Я взял бутылку в руки и перевернул вверх дном.
— Действительно, пустая. То-то у меня голова раскалывается.
— Ну, вы, ребятки, даёте! — воскликнул Герман.
Он рассказал, как встретил нас возле подъезда, как я мыл пол в прихожей и как мы пили водку. Марго рассеянно слушала, перебив Германа только один раз, когда он красочно обрисовывал инцидент в прихожей.
— О, Господи! — прошептала она. — Надо же было так напиться!
— Вот он, выход из положения, — сказал Герман, когда Марго ушла на работу, и мы остались вдвоём. — Если вы впредь когда-нибудь повздорите, выпейте пивка, а потом сделайте вид, что никто ничего не помнит.