Глава 8

Герман сказал, что такое значимое событие, как увольнение с работы, нужно непременно отметить, и затащил меня в одно из кафе в центре города. Кафе было пошикарнее, чем ресторан «Ночное небо», но зато без живой музыки. Мы сели за столик в самом углу небольшого и не очень уютного зала и принялись изучать меню.
— Не мог выбрать местечко попроще? — спросил я, увидев цены в меню. — Ты, верно, позабыл, что я безработный?
— Не беспокойся, я плачу, — заверил меня Герман. — Разве я не имею права угостить своего друга?
— Конечно, имеешь, но...
— Тогда нечего считать чужие деньги. Расслабься.
Мне всё равно было как-то не по себе. И отнюдь не оттого, что было жалко чужих денег.
— Странное чувство, — сказал я.
— А что такое?
— Что-то здесь не так. Не нравится мне в этом кафе, атмосфера какая-то... непривычная...
— Конечно, тебе непривычно, — засмеялся Герман. — Ты в последнее время бывал где-нибудь кроме как в своём «Ночном небе»?
— Да, ты прав. Наверное, в этом всё дело.
— Что-то официанты тут нерасторопные. Пойду, расшевелю их.
Герман встал, подошёл к стойке и принялся беседовать с барменом и официантом. Я осмотрел зал: то ли посетителей отпугивали непомерно высокие цены, то ли нерасторопность официантов, но народу здесь было совсем немного. В центре зала, в самом освещённом и, соответственно, в самом неуютном месте, за столиком я увидел двух крашеных блондинок, лица которых показались мне смутно знакомыми. Но пока я напрягал память, силясь вспомнить, где я мог их видеть, вернулся Герман.
— Всё в порядке, — весело сказал он, — сейчас принесут пиво.
— А закуска? — спросил я.
— Как же без закуски? Будет и закуска.
— А что ты заказал?
— Увидишь, — Герман загадочно улыбнулся.
Спустя пару минут я увидел. Официант поставил передо мной бокал с пивом и тарелку. В тарелке находилось нечто, что я никогда не назвал бы закуской.
— Это что?! — спросил я, соображая, не шутка ли это.
— Улитки, сэр! — торжественно объявил Герман.
— Вижу, что улитки...
Улитки были в жёлтых панцирях примерно полутора сантиметров в диаметре и очень сильно напоминали своих декоративных аквариумных сородичей, всё отличие состояло в том, что данные представители земной фауны были политы ярко-зелёным соусом, похожим на болотную тину.
— Ешь, это вкусно, — сказал Герман, он явно наслаждался произведённым эффектом.
— Вроде бы не ползают... Сегодня, случаем, не первое апреля?
— Думай, что хочешь, а я буду есть.
Отпив приличный глоток пива (для храбрости?), он при помощи вилки выковырял небольшой кусочек мяса из панциря, отправил его в рот и стал жевать.
— Ладно, будь что будет!
Вдохновлённый примером друга, я взял в руку вилку, но, не обладая опытом общения с улитками, я довольно долго воевал с панцирем, который постоянно скользил по тарелке. Наконец, изловчившись, я кое-как выскреб заветную и, возможно, съедобную плоть, никак не желавшую расставаться со своим уютным домиком. Жуя улитку, я попытался понять, какова она на вкус, но нежное мясо оказалось абсолютно безвкусным. Благо, что не живым. Я был разочарован.
— Ну как? — спросил Герман, всё это время наблюдавший за моими действиями.
— Трудно выковыривать, — ответил я.
— Да я не о том. Вкусно?
— Не знаю. Не понял.
— Съешь ещё, — предложил он.
Я съел ещё. Впечатление осталось тем же.
— А теперь? — спросил Герман.
Я пожал плечами:
— Наверное, достоинства подобных деликатесов дано оценить только прирождённым аристократам.
— Достоинства подобных деликатесов отражаются лишь в меню, в графе «цена», — захохотал мой друг. — Но не будем о грустном. Ты ешь, не стесняйся.
— Я ем. А где ты научился так запросто обращаться с этими панцирными животными?
— Считай, что я прирождённый аристократ.
— Может, закажем что-нибудь посущественнее? — предложил я; улиток, ожидающих невесёлой участи быть съеденными, в моей тарелке было ещё предостаточно, но я подумал, что помру с голоду, пока одолею их. — Не уверен, что мы насытимся этим.
— Я всё уже заказал, не беспокойся, сейчас принесут горячее. А улитки были так — для разнообразия.
— Понятно.
— Смотри, какие девушки, — сказал Герман, кивая в сторону крашеных блондинок. — Пожалуй, мы им понравились — последние минут пять они всё время смотрят на нас.
— Они смотрят на улиток, а не на нас.
К тому моменту, когда принесли горячее, мы благополучно прикончили и пиво, и улиток. Я вздохнул с облегчением: горячее было вполне тривиальным: картофельное пюре и жареная курица. Однако вместе с горячим на нашем столике появился графин с подозрительно прозрачной жидкостью и две пятидесятиграммовые рюмки, явно не для пива.
— Ты смерти моей желаешь? Могли бы обойтись и пивом... — проворчал я, напиваться до чёртиков не входило в мои планы на этот вечер.
— Пиво и водка — близнецы-братья! Мы говорим «пиво» — подразумеваем «водка»! Мы говорим «водка» — подразумеваем «пиво»! — продекламировал Герман. — Как же не вздрогнуть под горяченькое?
Я не был большим поклонником коктейлей, смешиваемых в желудке, но отказываться теперь было уже поздно. Герман разлил водку по рюмкам.
— Ну, за всё хорошее!
Мы чокнулись и выпили. Во рту от водки остался неприятный привкус.
— Какая гадость...
— Гадость как гадость, — сказал Герман, нюхая корочку хлеба. — Водка не бывает вкусной.
— И зачем её люди пьют?
— Пьют — значит надо.
— Что ж, надо так надо.
Следующая доза сорокаградусного пойла показалась мне уже не такой противной, как первая.
— Ешь, пока не остыло, — сказал Герман. — Будет мало — ещё закажем.
— Какой щедрый. Ты что, банк ограбил?
— Я не щедрый, я добрый. Приятно иногда побыть добрым. Жаль, что добрым можно быть только тогда, когда в кармане имеется некоторая сумма денег.
— По-твоему, количество доброты прямо пропорционально количеству денег? — спросил я.
— А разве нет? Одна дама сказала как-то, что никто не запомнил бы доброго самаритянина, если бы у него были только благие намерения, но у него были ещё и деньги.
— И кто же эта дама? Инспектор налоговой полиции?
— Почти угадал. Это Маргарет Тэтчер. Давай-ка выпьем!
— За что будем пить?
— За добрые намерения!
Мы выпили за добрые намерения. Минут через пятнадцать наши тарелки опустели, и Герман вызвался заказать ещё что-нибудь.
— Может, не надо? — сказал я, опасаясь появления очередных графинов с водкой. — Ты же не миллионер.
— Верно, не миллионер. Будь я миллионером, я сидел бы дома и занимался только тем, что без конца пересчитывал бы свои капиталы. Скучно быть миллионером. На самом же деле денег у меня сегодня достаточно: вчера я всучил одному филантропу три своих картины. Приятно иметь дело с подобными людьми: этот, например, в живописи понимает ровно столько, сколько я — в разведении бабочек в неволе, хотя думает, что он тонкий знаток и ценитель искусства.
— Бывает, — кивнул я, подобных индивидов я перевидал предостаточно.
— Бывает! Конечно, бывает! Сплошь и рядом бывает! — у Германа уже начал заплетаться язык.
— Не принимай всё так близко к сердцу.
— Да я и не принимаю. В конце концов я живу за счёт этих людей. Кто бы ещё купил мою мазню, как ни полный профан в живописи?
— Ты слишком строг к себе, — сказал я.
— Ничуть. Я просто трезво оцениваю свою трудоспособность. Если бы я дурака не валял да ленился поменьше... Хотя, к чему напрягаться? Всё равно картины покупают одни денежные мешки, для которых важнейший критерий оценки произведения — его цена, но никак не качество. Но нам пора выпить. За что теперь будем пить?
— За филантропов, которые ни черта не смыслят в живописи, — предложил я.
— Отличный тост! Не будь их, не сидели бы мы сейчас здесь.
Осушив рюмку, Герман подозвал официанта и заказал ещё водки и кое-какие закуски.
— Я отлучусь ненадолго, — сказал я.
В туалете курили два официанта, передавая друг другу подозрительного вида папиросу; тесная комната была наполнена характерным сладковатым ароматом дыма южных трав. Когда я вошёл, один из них, глядя куда-то мимо меня томным взглядом из-под полуприкрытых век, медленно произнёс, словно смакуя каждое слово:
— Не желаешь немного радости?
— Спасибо, ребята, как-нибудь обойдусь, — ответил я.
— Чистый продукт, травка — что надо, дёшево отдадим, — сказал другой. — Можешь снять пробу — понравится.
— Нет, я не курю, — улыбнулся я.
— Странный ты какой-то, — удивился первый. — Что, совсем не куришь?
— Только табак.
— Да, странный...
Вернувшись, я обнаружил, что Герман времени даром не терял: столик был уставлен всевозможными блюдами, а за столиком восседали те самые блондинки. И лишь сейчас, увидев, как они о чём-то оживлённо болтают с Германом, я вспомнил, откуда я их знаю. «Этого ещё не хватало!» — подумал я, прикидывая, каким бы образом поделикатнее избавиться от них.
— Девушки любезно согласились составить нам компанию, — сказал Герман, когда я сел на своё место, его глаза сверкали от выпитого алкоголя. — Представляешь, их обеих зовут Наташами!
— Наверное, сёстры, — мрачно произнёс я.
— А я тебя знаю, — сказала одна из Наташ, — ты пианист из «Ночного неба».
— Я тоже вас знаю, — ответил я. — Может, вам лучше вернуться за свой столик?
— Твой друг всегда такой грубый? — спросила у Германа вторая Наташа елейным голосом.
— У него небольшие неприятности, поэтому он чуть-чуть расстроен, — пояснил Герман.
— А мне нравятся пианисты, у них такие длинные пальцы, — сказала первая Наташа.
— Девочки, идите к чёрту! — я налил себе водки и выпил.
Девочки, однако, к чёрту не пошли: они были на работе. Они остались сидеть за нашим столиком, а одна из них даже принялась ковырять моей вилкой в моей же тарелке. Я чувствовал, как во мне вскипает раздражение. Германа же, похоже, всё происходящее только забавляло, он наверняка догадывался о роде занятий наших новоявленных собеседниц, но продолжал шутить, рассказывать какие-то истории и пить водку рюмку за рюмкой.
Спустя полчаса ничего не изменилось за исключением того, что я был уже порядком пьян, а рассказы Германа стали менее связными и совершенно фантастическими. Он нёс какой-то бред о том, что Эйфелевой башни на самом деле не существует, что все её фотографии и видеосъёмки — сплошной монтаж и потасовка, что её придумали хитрые и коварные французы, дабы привлечь в свою страну иностранных туристов, а те вынуждены молчать об этой грандиозной афёре, потому что иначе никто не поверит, что они были в Париже.
Слушая в пол-уха абстрактно-утопические разглагольствования пьяного Германа, я успел раз двадцать пожалеть, что не остался дома. Участвовать в разговоре мне не хотелось: компания проституток не располагала к себе, да и настроения никакого не было. Мне оставалось лишь одно — пить водку, чем я с успехом и занимался. Итак, я молча пил водку и размышлял о том, сколько в меня ещё влезет. То ли я слишком углубился в размышления, то ли отключился на некоторое время, но в один прекрасный момент вдруг обнаружил, что за столиком сижу только я и одна из Наташ: Герман и вторая Наташа куда-то бесследно исчезли.
— А где все? — спросил я, совершив это открытие.
— Как где? — удивилась Наташа, которая осталась со мной. — Они ушли.
— Что, совсем ушли? — спросил я.
— Совсем ушли, — ответила она.
— И давно?
— Да с полчаса назад.
Я обиделся. Тоже мне, друг называется. Ушёл и не попрощался, да ещё оставил меня наедине с этой... Наташей, пропади она пропадом. Я взглянул на часы, часы показывали одиннадцать вечера.
— Ладно, прощай, — сказал я. — Мне пора.
На самом деле мне давно уже было пора, судя по тому, что я проспал исчезновение Германа.
— А как же я? — спросила Наташа, она была пьяна. — Ты бросишь меня здесь одну?
— Тебе не привыкать. Перебьёшься как-нибудь.
— Но ведь мы ещё не танцевали... ты обещал со мной потанцевать...
— Неужели? — усмехнулся я. — Вальс или польку?
— Нет. Ты сказал, что научишь меня танцевать фокстрот.
— Я не мог этого обещать, — я вдруг почувствовал, что Наташа говорит правду. — А что я ещё тебе пообещал, если не секрет?
— Больше, кажется, ничего, — подумав, ответила она.
— Тогда считай, что я пошутил. До свидания, — я поднялся со стула и тут же снова сел: в ногах ощущалась некоторая слабость, стоять было сложно, хотя разум мой был чист — хмель как рукой сняло; я понял, что идти пока никуда не могу. — Я выпью кофе, а потом пойду, — проговорил я, переводя дух.
— Вот и отлично! — обрадовалась Наташа. — А мне бокал пива.
— Обойдёшься, — я опешил от такой наглости.
— Но я хочу пить! — заявила она.
— Попроси стакан воды.
— Какой ты несговорчивый!
— Послушай, проваливай отсюда. Ты мне надоела.
Наташа не двинулась с места. Я подозвал официанта и попросил кофе покрепче.
— Один кофе? — спросил официант.
— Да, один.
— А что будет пить дама? — поинтересовался он.
— Дама нас покидает, — ответил я.
Официант как ни в чём не бывало удалился.
— Я же сказал — уходи, — сказал я даме. — И не надейся: твои услуги меня не интересуют. Да и денег у меня нет. Иди спать. Или ищи других клиентов.
— Я хочу побыть с тобой, — упрямо сказала она.
— Зато я не хочу быть с тобой.
— Я буду сидеть и молчать, как рыба. Представь, что меня здесь нет, я не буду тебе мешать, — в её голосе вдруг послышалось что-то человеческое. — Ну, пожалуйста, не прогоняй меня!
— А... чёрт с тобой!.. — махнул я рукой, она разжалобила меня. — Только молчи.
Сейчас мне хотелось только двух вещей — окончательно протрезветь и лечь спать.
— Может, всё-таки закажешь мне пива? — подала голос обещавшая молчать Наташа.
— Никакого пива.
— Ну хоть чашку чая?.. — она умоляюще посмотрела мне в глаза.
— Кое-кто божился, что будет нем, как рыба.
— Я сегодня ничего не заработала... тебе ведь не сложно угостить меня чаем?..
Я подозвал официанта и попросил чашку чая.
— Дама всё же не покидает нас? — усмехнулся он.
— Дама передумала, — зло ответил я.
Получив свой чай, Наташа, наконец, успокоилась. Она пила чай маленькими глотками, стараясь не оставлять помаду на кружке. На вид ей было около двадцати, но девушки её профессии всегда выглядят старше своих лет. Яркий густой макияж, крашеные волосы, бесцветные глаза... все они были одинаковые. Я насмотрелся на них в «Ночном небе».
— Что смотришь? Понравилась? — спросила она.
Я не стал отвечать.
— Все вы, мужики, одинаковые. Добрые, пока пьяные, а потом гоните в шею, — продолжала Наташа, она говорила медленно и спокойно, и злобы в её голосе не было, что никак не вязалось с содержанием её слов. — Не понимаю я вас, странные вы какие-то. Как дети. Сами не знаете, чего хотите.
— А ты-то знаешь, чего хочешь? — спросил я, забавно было услышать подобное от проститутки.
— А причём тут я? У меня выбора нет.
— У всех есть выбор.
— У всех есть, а у меня — нет.
— Фаталистка, — сказал я.
— Сам такой, — огрызнулась Наташа.
Мне стало смешно. По-доброму смешно. Я даже простил ей испорченный вечер.
— Чего смеёшься-то? Умник нашёлся... Мы тоже ученые, между прочим.
— Ага...
— Я не такая глупая, как может показаться. И в школе я училась.
— Все учились в школе.
— А ещё я мечтаю жить в Америке, — сказала она вдруг.
— Почему в Америке? — спросил я.
— Потому что там свободное общество и никаких предрассудков, — важно ответила она.
— Общество без предрассудков — это нонсенс. Не бывает общества без предрассудков.
— А вот и бывает! Я в кино видела.
— Порнофильмы в данном случае — не показатель.
— А причём тут порнофильмы? — искренне удивилась она.
— Я пошутил, — пояснил я с улыбкой.
— Глупые у тебя шутки. И вообще ты какой-то наивный. Как ребёнок, ей Богу.
— Ну-ну.
— Тебе раньше об этом никто не говорил?
— Нет.
— Ну и ладно... пойдём танцевать!
— Отстань.
— Вредный! Ты же обещал!
— Я был пьян.
— Тогда выпей ещё.
Пить ещё я не стал, и танцевать тоже. Наташа принялась пересказывать мне какой-то американский фильм, в котором «он любил её, но она не любила его, и оба они были несчастны». Видимо, фильм произвёл на мою собеседницу неизгладимое впечатление, она с большим вдохновением передавала мне диалоги чуть ли не слово в слово. Потом она начала рассуждать о любви, о танцах и о свободном от предрассудков обществе. Я почти не слушал её, она была сказочно глупа, и мне стало даже немного жаль её. И как можно жить с таким количеством мозгов? Хотя, наверное, ей проще. Она, как Бэла, просто живёт. Но Бэла не умеет разговаривать и не смотрит дешёвые американские мелодрамы. И водку не пьёт. Бэла лучше.
Я сбежал от Наташи, когда она удалилась в уборную. Получилось, конечно, некрасиво, но мне было уже не до приличий.