Сон шестой

Я наблюдал за ней целую вечность. Почти не спуская глаз. Почти не моргая. И лёжа. Лежать было немного жёстко, но уже не хотелось домой, уже не хотелось в тёплую постель. И чтобы головой на подушку — тоже не хотелось. Впрочем, дом, а вместе с ним и постель, и подушка в моём нынешнем состоянии были недосягаемы, как снега Килиманджаро: не напрасно я весь вечер целенаправленно накачивался в баре. Я лежал на деревянной скамейке, окрашенной в неважно какой цвет, в городском парке и сквозь ветви уже почти голых клёнов наблюдал за Луной, вернее за кусочками Луны, на которые её безжалостно разрезали эти самые ветви. Мне не было ни грустно, ни весело, ни холодно, ни жарко. Мне было никак. Все мысли, да и вообще какие-либо способности к мыслительным процессам, я безжалостно оставил там, где и остальные маленькие человеческие ценности — в баре. Все мои желания сводились только к одному — к бессмысленному наблюдению за ночным светилом, чем я, собственно, с успехом и занимался.
«Ну, что, мой милый, как отдыхается?» — спросила у меня Луна.
«Спасибо, ничего», — без особого энтузиазма отозвался я, не размыкая губ.
«Желаешь ещё сказку?»
«Пожалуй, нет. Я ещё не до конца разобрался с той, что ты рассказала мне в прошлый раз».
«А что такое? Косточки побаливают?» — Луна явно издевалась.
Я решил не отвечать на её колкие выпады и закрыл глаза в надежде на сон.
«О чём ты думаешь? — спросила Луна. — Не притворяйся, я же вижу, что ты не спишь».
«Отстань, я хочу побыть один».
«Ты и так один. На самом деле меня здесь нет, я лишь снюсь тебе».
«Ты же только что сказала, что я не сплю».
«Я пошутила».
«Тогда или сейчас?»
«Какая разница, мой милый?»
«Иди к чёрту!»
«Зачем грубить? — Луна сделал вид, что обиделась. — Я просто хотела немного поболтать».
Наверное, она говорила что-то ещё — скорее всего, говорила, но я, наконец, отключился. Или мне показалось, что отключился. К тому времени я уже привык ничего не воспринимать однозначно.

* * * * *
Я открыл глаза. На восстановление мира мне понадобилось буквально несколько минут, что было совсем неплохим результатом, учитывая странные события, произошедшие накануне, учитывая невообразимое количество спиртного, поглощённого с вечера, и ночь, проведённую на свежем воздухе. С привычным разочарованием я обнаружил, что мир за время моего отсутствия нисколько не изменился. Я потянулся, разминая затёкшие суставы, принял вертикальное положение, достал из внутреннего кармана сигареты и закурил. Ногам было холодно. Во рту — погано. Возникло желание почистить зубы. Нужно было двигаться домой. Дома ждали мои друзья: горячий кофе и горячая ванна. Я не стал смотреть на часы, я и без того знал, что уже половина восьмого. Ещё я знал, что часов на руке всё равно нет. Как нет и бумажника в кармане плаща. На всякий случай я смачно выругался и огляделся. Чуть в стороне от места моей дислокации, на скамейке, сидела женщина и беззастенчиво разглядывала меня. «Дожидаешься, моя ненаглядная? Ну-ну, мы ещё посмотрим кто кого», — подумал я и выплюнул недокуренную сигарету.
— Не подскажете, который час? — спросил я вслух.
Женщина встала и медленно подошла к скамейке, на которой я сидел.
— Сейчас половина восьмого, можете сами убедиться, — сказала она и протянула мне мои часы.
— Вы что, украли у меня часы, а теперь возвращаете? — спросил я, изображая полное непонимание.
— Напротив, я взяла ваши часы, чтобы их у вас не украли, — улыбнулась она. — И бумажник, кстати тоже. Вот, держите.
Я надел часы на руку, взял бумажник и заглянул в него. Всё было на месте. Женщина, продолжая улыбаться, наблюдала за моими действиями.
— Спасибо... — пробормотал я, — спасибо...
— Знаете, — с насмешкой сказала она, — а ваши ботинки я спасти не успела — немного опоздала. А вы так сладко спали...
— Ботинки?.. Какие ботинки?..
Я опустил глаза и посмотрел на свои ноги. Ботинок, как и в прошлый раз, на мне действительно не было. Женщина громко расхохоталась:
— У вас такой вид, будто вы только что появились на свет!
— Честно говоря, я чувствую себя не совсем уютно, — проворчал я. — Как же я теперь пойду домой?
— А далеко вы живёте?
— Если бы на мне были ботинки, жил бы ближе.
— У меня идея! — сказала женщина. — Если у вас есть время и вы согласитесь подождать меня здесь, то я попробую достать для вас обувь. Какой у вас размер?
— Сорок третий.
Женщина развернулась и заспешила прочь. Мне почему-то показалось, что вот она сейчас уйдёт и уже не вернётся, и на этот раз я бы не простил ей этого.
— Подождите! — закричал я, когда её фигура уже скрылась за поворотом аллеи.
— Что-то ещё? — отозвалась она.
— Да. На случай, если я вас больше не увижу... могу я узнать, как вас зовут?
— Елена. Меня зовут Елена.
Я, конечно, знал, что она ответит, но играть нужно было до конца. К тому же мне было приятно в очередной раз услышать её имя. Елена...

Елена... Елена... Елена... Какое слишком тривиальное имя! Когда я был писателем, я никогда не давал главным героиням своих книг подобных имён, я называл их Маргаритами, Эльвирами, Эммами, но Еленами — никогда. Елена — не книжное имя. Женщину, что забрала у меня кошку, тоже, как ни странно, звали Елена. И она тоже писала стихи. Хм, а ведь я уже почти забыл об этом...
Сначала я не знал, как относиться к Елене. Когда мы познакомились и она впервые прочла мне свои стихи, мне стало не по себе: стихи её напоминали мне пейзажи, гроздьями развешанные в художественных салонах, одинаковые до неприличья пейзажи, которые, как правило, так нравятся домохозяйкам, ёлочки, цветочные полянки, какая прелесть, какая красота, давай снимем со стены ковёр, сейчас не модно, чтобы на стене ковёр, и давай купим эту замечательную картинку, и давай повесим её вместо ковра, потому что сейчас не модно, когда ковёр на стене, посмотри, какие милые берёзки, как живые, да, это не Айвазовский, конечно, что, Айвазовский не писал пейзажи? — неважно, зато недорого, давай купим эту картину.
Потом я, наверное, немного влюбился в Елену, в её голубые глаза, одновременно наивные и глубокие. Однако влюблённость длилась недолго, вскоре Елена стала казаться мне просто назойливой дурой, её привычка растягивать гласные в словах выводила меня из себя, и я еле сдерживался, чтобы не вспылить, когда она декламировала эти свои стихи. Шарлатанка и спекулянтка, думал я тогда. Позже я изменил своё мнение, когда понял, наконец, что всё, что она делала, она делала от чистого сердца. Она читала мне стихи, воображая, что это приносит мне удовольствие, потому что я никогда не прогонял её, даже когда меня тошнило только от одного звука её голоса (я был единственным её слушателем: остальные просто-напросто посылали её куда подальше, а если кто-то посылал Елену куда подальше, с таким человеком она больше не общалась). В общем, мы подружились. А потом мы завели кошку. Так бывает. А вообще бывает и похуже. И куда печальнее. Но печаль, как известно, согревает.

* * * * *
Открыть дверь оказалось плёвым делом даже для такого непрофессионала, как я. Отбросив в сторону ломик, я вошёл и тихонько прикрыл за собой дверь. Настроение у меня было великолепное, как будто я сейчас не врывался незаконно в дурдом, а сидел в партере и слушал «Севильского цирюльника». Следующей после входной двери жертвой моей вероломности стал сеньор Донжуан. Когда я осторожно вошёл в его палату, он стоял ко мне спиной возле окна с карманным фонариком в руке. Что есть силы я треснул его по голове. Он повалился на пол как-то неправдоподобно, точно актёр на сцене, даже не пикнув... Так отомстила морская свинка.
Потом я некоторое время блуждал по тёмным коридорам. На этот раз я был один: мой Вергилий, обмотанный, как мумия, простынёй, и с носовым платком во рту, отдыхал в своей палате (чтобы ему лучше спалось, я положил под его голову книжку с идиотским названием «Месть настигнет тебя»). Я хохотал в душе. Я чувствовал себя Демоном, готовящимся соблазнить Тамару:

Да, это было обо мне... И намерения у меня были самые серьёзные.
Ночь-владычица играла мною, она наполнила лабиринт под названием Филериол густым, как кисель, туманом. Ночь и туман — невероятное и совершенно сумасшедшее сочетание. Колдовство! Я не только не различал ничего на расстоянии одного шага, но даже не слышал звона собственных шпор о мостовую. Когда я в последний раз возвращался сюда, я был уверен, что Филериол — проклятое место. Оказалось — хуже. Я никогда не мог находиться здесь слишком долго, стены угнетали меня. Теперь я не видел стен. Но если долго не видишь стен, теряешь ориентацию.
Сейчас меня окружали одни лишь запахи, и все эти запахи были враждебными, даже самые сладкие из них. Что ж, я пёс, я умею различать запахи.
Я почувствовал запах жареной курицы, потом я услышал гул голосов, затем я разглядел свет, вернее узкую полоску света под дверью в ординаторскую, а уже после всего этого — снова увидел.
Тут всё было по-прежнему, всё то же Кэрролловское безумное чаепитие. Электрический свет по-прежнему отсутствовал, его с успехом заменяло пламя, наверное, целой сотни свечей; свечи, в подсвечниках различных форм и модификаций, были повсюду — на столах, на стенах, на тумбочках, на подоконниках и даже на полу. В самом центре несколько столов составляли Т-образную фигуру, покрытую скатертью и заставленную множеством блюд, а также бутылками всевозможных форм и содержаний, рюмками, стопками, бокалами, стаканами, фужерами и прочими столовыми принадлежностями и праздничными атрибутами. На стене красовался плакат с надписью «Поздравляем с Днём рождения!». В центре стола благоухал неимоверных размеров букет белых роз. И повсюду были всё те же люди (всего человек двадцать-двадцать пять). Мужчины в основной своей массе были одеты в казённые цветастые пижамы, женщины — в домашние халаты, кое на ком были спортивные костюмы, человек пять-шесть носили белые одежды.
Прямо передо мной возникла Елена. На Елене опять было ослепительно-белое платье с вырезом, обнажающим впадинку между грудями, в которой покоился крестик из какого-то чёрного блестящего камня на тонкой золотой цепочке. Волосы её жгуче-чёрного цвета, рассыпанные по обнажённым смуглым плечам, казалось, сверкали в сказочном свете свечей. Тёмные глаза разглядывали меня. Ну-ну...
— Вы пришли один? — несколько озадаченно спросила она.
— Как видите. Тот человек, что встречал меня, сказал, что у него вдруг случилось расстройство желудка. Он очень сокрушался по этому поводу и пообещал прийти, как только... сможет.
— Какая жалость...
— Действительно, очень жаль.
— А я вижу, вы успели побриться и сменить наряд на более достойный, — сказала Елена, сменив тему разговора. — Но мне кажется, вы смотритесь здесь, среди пижам и халатов, несколько нелепо в костюме и при галстуке. Вам удобно?
— Спасибо, вполне, — ответил я. — Ведь я пришёл на праздник. А вы?
— Я? — она прищурила глаза.
— Вы тоже одеты несколько не по-домашнему.
— О, как вы наблюдательны! Однако это мой праздник, и мне сегодня простительны некоторые слабости. Вы так не считаете?
— Да, конечно... это ваш праздник... и позвольте вас поздравить, — я достал из-за пазухи бутылку вина.
— Мерси, — Елена взяла вино и протянула мне руку.
Я галантно запечатлел на ней поцелуй. Елена кокетливо улыбнулась, и морщинки расползлись в разные стороны от уголков её глаз. Когда она улыбалась, то выглядела немного старше своих тридцати трёх лет.
— Что ж, прошу к столу! Ждали только вас.
На этот раз я набрался наглости и уселся рядом с именинницей. По правую руку. Подальше от сумасшедшего боксёра. Мы ели, пили и болтали о всякой ерунде. В общем, всё было, как всегда...
Когда рыжая дама с водянистыми глазами в выцветшем зелёном халате и синих махровых тапочках пригласила меня танцевать вальс, я вежливо, но твёрдо отказался.
— Вы обидели её. Почему? — с укоризной спросила Елена.
— Я предпочитаю не сближаться с поклонницами.
— С поклонницами? — Елена удивлённо вскинула брови.
— Да, она влюблена в мои книги.
— Вот как? — произнесла она, беззастенчиво разглядывая меня, как скелет кроманьонца в музее антропологии. — Значит, вы писатель?